«Будь самим собой, делай то, что хочешь, мир – бесконечен», – звенели звезды, чуть видные из-за края крыши, и голос непослушания абсолютно соответствовал голосу звезд.

В бывшей оптике уже разевали свои ширпотребные ртищи пластиковые копии античной маски под средневековым названием «уста истины». Повсюду валялись брелки с видами Колизея и купола Петра, висели кухонные фартуки с изображением мраморных и натуральных членов в ненатуральную величину. Таинство секса, как любое другое таинство, уже давно поступило в продажу. Здесь нашими хэ и пэ уже никого нельзя было смутить. «Каццо-фика, фика-каццо», – чем меньше поражали эти слова и их изображения, – тем более пресным становилось все с ними связанное. Книги Аретино, Баффо, Белли и других матерщинников уже сто лет как свободно продавались в достойных изданиях. Только в моем дальнем мире еще существовала святость обсценной лексики, и ее заменяли звездочками на письме, а барышни затыкали ушки. Как трогательно, как патриархально! И слава богу, что запрещали, потому что и на этом ките мата крепилась современная русская литература, увы, в данном случае труднопереводимая на другие языки. Мат был национален и неуловим, как русская душа.

Придумав, что мне нужно найти какую-то особую марку очков, которую я однажды видела в исчезнувшей оптике, и получив номер телефона ее хозяина от хозяина новой сувенирной лавки, я попросила у Вала мобильный, так как мой к тому времени впал в летаргический сон, но с удивлением узнала, что он душевно расположен только к общественному телефону. С трудом найдя кабинку, мы убедились, что хозяин оптики по имени Джиджи – тертый калач: никакого Кармине он не знает, никакого Диего в глаза не видывал, – и Джиджи повесил трубку.

Теперь последняя надежда на встречу поддерживалась нашим дежурством у дверей ресторанчика, в который, по уверению Диего, Джиджи регулярно захаживал. Уже в двенадцать мы заняли стратегическую позицию, налепив на задние боковые стекла газету с проделанными в ней двумя дырочками. Диего был приставлен к вахте, а мы, любовная парочка тайных агентов, неустанно поглядывали то на мальчика, то на вход в ресторан.

Избитый транс из того дождливого октябрьского вечера, промелькнувший на дороге и сгинувший, казалось бы, навсегда, продолжал, сам того не зная, затягивать меня в пространство некоего детектива, в котором, несмотря на электризующее и все психоделически трансформирующее присутствие Вала, я пока так и не смогла найти себе уютный уголок.

Мы были порядком измотаны видом заходящих и выходящих из ресторана, откуда при каждом открывании дверей доносились будоражащие запахи. Было уже половина второго, когда Диего, наконец, воскликнул: «Вот!» – ринувшись вослед крупному господину.

Однако Вал, припарковав машину неподалеку и дав мне ключи, велел нам после выгула своего ирландца оставаться внутри, пока он не вернется.

– Если нужно, тут – на кусок пиццы, – протянул он мне десять евро, готовясь выскочить из машины.

Как и Катюша, я отстранила их. Вот еще.

Мы потоптались с песиком вокруг, а Диего, не могший надышаться на Вала, купил для него на свои (которые предыдущей ночью получил от Вала) кусок Маргариты. Однако припорхавший через час наш голубок как-то потяжелел. Только что, довольно заявил наглец, он умял пасту с фасолью.

И явно пропустил несколько стаканчиков, – набрала я воздух для того, чтобы раскудахтаться или хотя бы побурчать: «Ну и ну, ребенок голодный, а он, ну и питух, ну и петух, куд-куда, кудахтах-тах-тах», но Вал, к моему изумлению, просто сказал:

– Едем к этому чертовому Кармине. Он должен быть сейчас дома. Может, там заодно съедите что-нибудь получше.

Кармине обитал в чудесном городке с видом на горы и озеро, в котором, как я узнала из мемориальной доски на одном доме, когда-то умер Карл Брюллов. В самом деле, крыльцо сутенера Лавинии напоминало картину Итальянский полдень. Мелькнувшая в глубине двора полная белолицая брюнетка была, может быть, даже его дочерью. Кто знает, Кармине мог быть одновременно и примерным семьянином.

– А вот теперь ты нужен, и еще как, – и Вал выпустил Диего из машины. – Если хочешь, пойдем с нами, – позвал он меня, выводя заодно ирландца.

Даже не спросив, кто там, Кармине открыл нам вместе с подоспевшей женщиной. Однако, увидев мальчишку, он побелел и, с трудом улыбнувшись, объяснил, что это, мол, дорогая, по поводу, ну, помнишь, я тебе говорил.

– А, по поводу масла? – вспомнила она.

– Вот-вот, – и Кармине, на ходу набрасывая пиджак, стремительно выскочил на улицу.

– Я ничего не знаю, я тут ни при чем, – сразу сказал он. Усики на его восковом лице казались начищенными ваксой.

– А про что ты, собственно? – делано удивился Вал. – О чем ты не знаешь?

– Вообще ни про что, я никому не причинил зла. Как вы можете врываться… – У изящного Кармине, оказывается, тоже были припасены свои боеголовки.

Но Вал оказался куда великолепнее! Наконец-то я могла начать гордиться своим выбором или, скорее, наконец-то сделать его. Всю дорогу сюда я пыталась разгадать, как же Вал смог выманить адрес Кармине у неразговорчивого Джиджи, и уже полдня, как моя одержимость им из неожиданного удара пыльным мешком по башке превращалась во что-то осмысленное. Как известно, совсем не нужно понимать объект влюбленности, но даже самый нелепый поступок хочется себе объяснить, и слепое притяжение иногда подменяется идеей выбора или судьбы. Как раз в этот момент влюбленность начинает спадать или перерождаться, сменяется жанр. Кстати о нем: в самой лучшей традиции bullo romano, римского бузилы, – героя множества старинных городских песен, стихов и статей криминальной хроники, мой герой пронзал Кармине своим языком.

– Ох, вижу, что тебя нужно проучить, господин Кармине. Благодари Бога или дьявола, если я тебе не выпущу сейчас потроха и не спущу тебя с этого обрыва! Зависит от тебя, Кармине, хотя правильней было бы назвать тебя куском говна, псом или червяком, сможешь ли ты и дальше облизывать своих хозяев и рыхлить почву!

– Я позову полицию, как вы можете, да еще и при мальчике?! Диего, дружок, как дела? Все в порядке? Тебе что-то нужно? Ты же знаешь, я всегда к твоим услугам, – Кармине был прекраснодушен и высокопарен, как юный семинарист.

– Полицию? Зови, отлично! Носить апельсины и сигареты в приемные дни я тебе не буду. А мальчика, кажется, раньше ты, червяк, совсем не стеснялся.

На мгновение мне даже показалось, что оба они, заложив руки за полы пиджаков, нащупывали в карманах по рукоятке и что er fattaccio[100] неизбежен. Вообще-то все это было не так и смешно, как мне казалось. В любой момент этот тип мог позвать кого-нибудь на помощь. Но Вал явно умел блефовать и обладал тем драйвом безумного, который обычно повергает противника в полное замешательство. Неожиданно для меня последовавшая разрядка, однако, была вовсе не смертельной. Романтические времена головорезов явно остались в прошлом: Кармине пригласил нас в бар.