В тот день проходила детская выставка-продажа, выступал Дед Мороз, у доброволок можно было приобрести детские рисунки и поделки. Потолкавшись у импровизированного прилавка, Оля услышала, что на эту выручку маленьких пациентов в день Эпифании и заодно ведьмы Бефаны[103] повезут кататься по городу на настоящем красном Феррари. От лицезрения воплощающейся справедливости у нее засвербило в носу, и тотчас же ей стало жалко саму себя.

Она еще не успела выпить. С некоторых пор она старалась вести здоровый образ жизни и пить только по вечерам, но сейчас тоскливое распирающее сосание в месте, что располагалось между сердцем и желудком, которое она со свойственной ей точностью обычно диагностировала как грыжу пищеводного отверстия диафрагмы, не подчинялось научному наименованию и не исчезало.

Шуршащий оберточной бумагой зябкий день, созерцание елки-гигантши с щедро нависшими кусками ваты и покрашенными в золото и белизну шарами из плетеных прутиков настроили ее на плаксивый лад. Нужно было срочно найти чем успокоиться. Пожалуй, в баре можно было заказать «caffè corretto», но коррекции этой капали туда слишком уж мало. «Только раззадоришься», – и Оля мысленно проходила туда-сюда по винно-водочному отделу своего квартального супермаркета, отмечая, что сравнение было явно не в пользу больничного бара.

Чтоб отвлечься от наваждений, она полистала альбомы в книжном, прошлась по этажам, заглянула в библиотеку, в игровую для малышей и в часовню, где беззвучно молилась одна семья в черном, и, наконец, оказалась в подвалах отдела рентгенологии. В принципе, тут можно было бы оставаться даже на ночь. Ведь никто не контролировал посетителей. В конце рабочего дня в залах ожидания вырубали освещение, и до утра, наверное, туда никто не заглядывал. Может, вообще на зиму перебираться сюда, утром ездить на работу и вечером возвращаться в тепло? – Оля присела на каталку. Стратегически идея впечатляла, но все-таки она ее отринула. Во-первых, Оля любила свой дом, а во-вторых, жила она не одна.

Прошло недели две после нашего знакомства, и мы снова встретились на висящем над проспектом мосту. В нескольких сотнях метров от своего барака она развешивала белье на сушилке и напевала. Здесь росли цветы, и на кронах деревьев неожиданно близко видны были птицы. Казалось, что она хозяйничает в собственном саду. Ее волосы были убраны под большой серый берет, и так она еще больше напомнила мне постаревшую балерину. Сегодняшняя Оля, однако, казалась чужой, и то ли просто выеживалась, то ли действительно меня не узнавала.

– Ну как, холодно по ночам? – постояв в молчании, наконец решилась я.

– А чего ж холодно? – ответила она, нисколько не смущаясь. – Утепляемся. Да я ведь не в одиночку сплю, слава богу. С любимым. А вам как спится?

Вот как. Оказывается, тогда она меня приглашала к себе спать, невзирая на любимого.

Эта дистанцированная вежливость меня немного задела.

В день нашего знакомства все было по-другому. И если тогда вначале меня смутила ее фамильярность, потом она мне стала даже импонировать. Теперь, когда выдуманная мною встреча с «падшей сестрой» и тайная дружба с ней оказывались вне моего контроля, а сама сестра – такой прохладной и самодостаточной, мне стало грустно. Сестра же продолжала тихо напевать, доставать из красного тазика белье и с каким-то любованием его развешивать. О дружбе тут, кажется, никакой речи уже не было. Да и не падшей совсем сегодня она выглядела. Вот даже любимый у нее был для объятий в постели. Это в отличие-то от меня.

Я собиралась было уже пойти восвояси, но тут она сменила тон:

– А вы давно здесь живете-то?

– А я не здесь, я в другом районе.

– Да нет, здесь, в стране…

Я напомнила ей, что мы об этом уже говорили.

– Так я то, что было, плохо помню. Вы уж простите меня. – И она склонила голову, как какая-то развенчанная королева. – А что делаете? Замужем здесь? Откуда сами? Город моего детства, моих снов! – воскликнула она, услышав ответ на последний вопрос, и отодвинула тазик, в котором поблескивающей холодными каплями гусеницей свернулись мужские трусы. – Я туда часто на праздники ездила к родственникам. А улицу профессора Попова знаете?

Ее глаза загорелись, щеки порозовели. Пошарив по карманам и отыскав, наконец, пузырек, она приложилась к нему.

– Не могу, сердце, – попросила прощения. Светлые глаза опять смотрели в никуда. – А что кашляешь? Надо бы тебе принять Бронкеноло тоссе. Я фармацевт ведь. Вы, питерские, такие худосочные все, – встрепенулась она и покровительственно приосанилась.

– Спасибо, – и я записала название на старом автобусном билете.

– Ладно. Заходи. Еще увидимся. Или, может, чаю? Тебе пить надо много. Чаю бы с нашим пятизвездочным. Хотя Арманьяк ихний ничем не хуже. Это ведь кому что по душе – устои или, наоборот, изменчивость. Ну, на подобные изыски я пока, извини, не нашуровала, а вот водки, если хочешь, дам. – И она, прицепив оставшиеся прищепки на сушилку, засуетилась: поправила берет, смахнула невидимую пыль с распахнутого шерстяного полупальто.

– Спасибо вам за приглашение. Как-нибудь в другой раз, – ответила я, решив, что этот – точно будет последним.

– Ура, – сказала, засовывая себе в рот вылепленный из хлебного мякиша шар детсадовская Наташка, которая лучше меня рисовала медведей. – Мы полетим спасать Анжелу Дэвис!

Имя было необычное. Любые трудно произносимые начинания волновали меня, и потому я ответила Наташке:

– Ура. А когда?

Теперь, когда существовала конкретная цель, я рассказала о наших планах сестре.

– А ты хоть знаешь, кто это? – засмеялась она. – У нее вот такие волосы, – и она высоко подняла руки над головой.

Я сразу пожалела о том, что поделилась, хотя мне и показалось удивительным, что сестра не только слышала об Анжеле, но даже знала ее в лицо.

На рисунке сестры я и Наташка выглядывали из корзинки воздушного шара, а над нами возвышалось какое-то чудище. Я постыдилась показывать его Наташке. Все-таки это была ее знакомая, и может, раньше она не была такой, а теперь изменилась. Именно поэтому ее и надо было поскорее спасать.

По отрезку от теплой стельки из сапога забредшего на чай гостя, выстриженные шерстинки шуб, кусочки занавесок, волосы из расчески – все могло пригодиться для будущего. Даже ногти и козявки. Полиэтиленовый мешок постепенно наполнялся. Уже давно я мечтала о строительстве воздушного шара, но только теперь становилось понятным зачем. Хорошо, конечно, просто так кружить над полями и реками, но гораздо лучше лететь кому-то во спасение.