Что делать, в этом городе врали почти все. Применяя политические уроки Макиавелли в быту, мужья лгали женам, а жены – любовницам своих мужей, уверяя, что тех нет дома, хотя, может, в этот самый момент эти мужья тряслись и глупо улыбались у них под мышкой. Бухгалтеры-ревизоры обманывали страну и заодно своих клиентов, клиенты обманывали бухгалтеров-ревизоров, таксисты обманывали пассажиров, медики не давали квитанции о получении денег от больного и, таким образом, клали их себе в карман, не платя положенного налога и опять же открыто обманывая, и так далее. Люди врали даже тогда, когда это было совершенно не нужно для выживания или наживы. «Дорогая, я еще у мясника, тут такая очередь», – однажды, ничтоже сумняшеся, промяукал в свой мобильник мой приятель, осторожно поставив на стол бокал красного, которое мы выпивали вместе в траттории. Пакетик с говядиной для котлет к ужину, на который ждали гостей, купленный в одной из самых дорогих лавок, кровоточил у его ног.

«Это просто мать моего ребенка, мы давно расстались, изредка она приезжает из славянских далей и останавливается у меня с девочкой, чтобы и я мог немного побыть с ней», – плел другой о своей гражданской жене, с которой прожил последние десять лет. Конечно, мое вранье не преследовало какие-то личные мелкие интересы и родилось не из трусости, и все же мне было неловко. Наверное, на перекладных я могла бы добраться до проститучьего местечка где-нибудь к утру, но почему-то мне казалось, что запись на диктофоне должна иметь отношение к исчезновению Лавинии и что нужно спешить.

Увидев меня в сопровождении еще одного очень интересного мужчины, Джада жестами попросила подождать.

– Никаких новостей, – печально покачала она головой, появившись через довольно долгое время в том же самом баре, где мы сидели совсем недавно вместе с Валом и Диего. Не прошло и нескольких часов, а я уже тосковала по прошлому. Значит, никаких новостей? Ну-ну, так я и думала. К счастью, Чиччо все еще рассказывал мне о перипетиях дела Орланди и не успел заскучать.

– А что, Кармине смог что-то узнать? – поинтересовалась она, жеманно поглядывая на Чиччо. – Знаешь, мне кажется, лучше оставить в покое эту историю и положиться на судьбу. Лавиния и без нас найдется.

Значит, Кармине все-таки побывал здесь совсем недавно? Хм-хм.

Узнав, что сутенер Лавинии до нас не дошел и что мы прождали его час на вокзале, Джада по привычке стала потеть, и как раз тут я и вытащила диктофончик.

– Помнишь? – нажала я на кнопку.

Эффект был совершенно неожиданным. Джада пошла вся красными пятнами, но, попытавшись совладать с собой, спросила неожиданно басом:

– Ты что, понимаешь по-португальски?

– Ну, кое-что, – соврала я.

– А, ну вот. Дай-ка мне эту штуку, я все тебе переведу, если хочешь. Ничего интересного там, правда, нет, но давай через полчаса, а то сейчас ко мне должны прийти. – Она накрыла своей огромной ладонью диктофон и с мягким нажимом выдавила его из моих пальцев.

И тут безумство, которое, видимо, передалось мне за вчерашний день через Вала, среагировало быстрее привычной любезности. Как будто потеряв вдруг равновесие, я насела всем телом на ее руку, и диктофончик оказался на полу. Чиччо, когда-то в детстве гонявший с мальчишками мяч в зеленых дворах новостроек своего южного городка и посмотревший тысячи матчей, мгновенно, даже не успев сообразить зачем, подхватил мой кривоватый пас.

– Конечно, давай через час или лучше даже завтра. Я еще заеду. Пока, красавица, – нежно улыбнулась я доброй Джаде и, схватив Чиччо за руку, вытащила его на улицу.

– А Орланди? – спросил он обиженно, как ребенок.

– Сегодня просто не было девушки, которая что-то знает. Но мы еще вернемся сюда, не волнуйся, – пообещала я ему.

С отвоеванным трофеем в руках мы заскочили в Мальяну. Чиччо был очень голоден, и я обещала ему, что там точно можно будет что-нибудь съесть.

– Ты почему не закрываешь дверь?

Диего стоял у окна и даже не обернулся:

– Домофон не работает. А если у него нет ключей? – Сегодня он решил называть Лавинию просто «он», не вдаваясь в споры об имени. – Где Вал? – взглянул он наконец недружелюбно на Чиччо.

Саркастически я ждала реакции. Ну? Неужели он станет отчитывать и Диего за упоминание всуе имени своего друга?

– Я не особенно горазд, но пасту с красным перцем и чесноком сварганить смогу, – мастерски проигнорировал вопрос Чиччо, вальяжно представившись Диего, как будто перед ним был какой-нибудь юный коллега.

Проглотив увесистую порцию альо ольо пеперончино, порозовевший и пораженный знаниями моего приятеля, Диего вскоре начал вкраплять в монолог Чиччо и свои догадки о музыке, футболе и даже о национальной бразильской кухне («оказывается, таковая существовала», – снисходительно прокомментировал потом Чиччетто). В подобном контексте вопросы о школе Диего и, главное, о его посещаемости оказывались просто мизерными. К тому же уже час назад, как наступила пятница, и можно было честно сказать, что почти завтра наступала суббота. Я тоже ее ждала. Надежда насвистывала мне, что в выходные я снова увижу Вала.

Когда мы играли в дочки-матери, мне почему-то все время выпадало быть отцом. У отца была странная роль. Вся его деятельность заключалась в выполнении приказов матери: «Поди принеси!» Я бежала за листьями подорожника, которые мать и бабушка превращали в салат, присыпая его сверху глинистой землей. Остервенело я рвала траву и тащила ее в семью. Однако мать всегда была недовольна. То листьев было слишком мало, то она находила их плохо помытыми и тогда ни за что ни про что называла меня мужиком, пьяницей и грязнулей и заставляла снова и снова мыть их в луже, пролегавшей у наших владений. Иногда она даже колотила меня, а бабка улюлюкала: «Так его, так!» Давать матери и бабке сдачи правилами игры возбранялось.

Постепенно круги моих уходов расширялись. Оказалось, что, оставаясь по-прежнему отцом, я могу делать и множество других вещей. Следить за игрой мальчишек, прогуливаться у фонтана, бегать за голубями или сидеть на скамейке, болтая ногами.

Так я почувствовала вкус мужской свободы.

Однажды я просто-напросто не вернулась в семью. Издалека я смотрела, как моя дочь пищит и клянчит что-то у матери, как мать дает ей «нанашки», как бабка бесконечно плетет какой-то венок из сиротливых цветов.

Маринка – дура, – осенило меня. – Конечно, она виртуозно скачет на скакалке, сгибая ноги в белых колготках, как неземное существо, но вдруг в один момент все они отдалились от меня и стали чужды.

«Отец, отец, неси скорей салат!» – кричали из сумрачного угла под аркой.

Чьи это голоса? – подумалось мне. – Если они будут так вопить, то этот их отец в конце концов обязан появиться. Подобным гамом они просто выводят меня из себя.

Наслаждаясь свободой, изредка я все-таки поглядывала на то, как идут дела в моей бывшей семье. Довольно быстро, но опять ненадолго она нашла себе нового отца. Это была Зойка-караимка, безропотная и беззащитная, защипанная до синяков в том числе и мной или, точнее, Олей. Однажды, когда Зойка вытягивала из земли крепко засевший стебель, я подошла к ней и, наступив на него, предложила ей оставить это занятие ради нового дела.