очевидцев, был сыном директора сельской школы и пошел на войну добровольцем. Его взяли в плен 22 августа, в день, когда Симону Вейль с ее ожогом привезли в госпиталь в Барселоне. Матье Корман, корреспондент бельгийской коммунистической газеты, в своей книге «Salud Camarada!» (1937) описывает произошедшее несколько иначе, но почти в той же тональности, что и Симона:

«Когда его привели в ставку колонны, делегат-генерал Буэнавентура Дуррути сказал мальчишке, смотревшему на него глазами раненого хищника:

– Ты слишком молод умирать; мы не расстреливаем детей. Но ты должен дать слово, что больше никогда ничего не сделаешь против нас. У нас нет тюрьмы, куда тебя посадить. Хватит твоего слова. Даешь?

Пленный медленно качает головой:

– Нет.

– Хорошо подумал?

– Да.

– Как хочешь.

В тот же день народный трибунал, назначенный сельским комитетом, приговорил его к смерти.

Это был юный мистик. Он дрожал всем телом, когда его вели в рощу за деревней, глаза его необыкновенно блестели. На ходу он постоянно повторял впологолоса: „¡Arriba España!“ („Вперед, Испания!“)14.

Его спросили, не хочет ли он быть расстрелян „de dos“15. Он отказался. Пятеро ополченцев встали перед ним в ряд. Он тесно сжал колени, разорвал рубашку на груди и скомандовал сам: „Вперед, Испания! Огонь!“

В письме, найденном вместе с его документами, мать увещевала его биться до смерти. Ему было пятнадцать лет».

Письма к Жану Постернаку[21]

В марте 1937 года Симона Вейль по настоянию родителей выехала из Парижа на лечение в Швейцарию, в курортную местность Кран-Монтана. Средства на эту отнюдь не дешевую поездку выделил отец. Здесь, проживая в санатории-клинике Ла Мубрá, она продолжала свои литературные занятия. В основном это были статьи для французской левой печати на злободневные политические темы1. При этом она находила время и для дружеского общения с другими пациентами клиники, среди которых было немало ярких, интересных личностей из разных стран Европы.

Самые теплые отношения, впрочем не выходившие за рамки чисто товарищеских, сложились у нее со студентом-медиком из Женевы Жаном Постернаком, молодым человеком светлого ума, открытого характера и высокой культуры. Он был начитан, разбирался в искусстве и музыке, прекрасно играл на фортепьяно и, плюс ко всему остальному, привез с собой коллекцию пластинок с записями известных исполнителей музыкальной классики. Комната женевского студента вскоре стала, по отзыву Симоны, настоящим «центром общественной жизни Ла Мубра». Он был на четыре года моложе и не имел такой, как она, безмерной филологической эрудиции, что давало Симоне удовольствие читать ему настоящие лекции на темы, которыми она была увлечена, – о Платоне, Гомере, Эсхиле… Говорили, конечно, и о политической ситуации в Европе, которая становилась все более угрожающей. Но, так или иначе, молодые люди общались весело и счастливо.

23 апреля, по окончании курса лечения, Симона выехала в Италию. Это была ее первая поездка в эту страну. Симоне хотелось не только приобщиться к всемирно известным сокровищам античной, средневековой и ренессансной культуры, но не в меньшей степени – познакомиться с характером итальянского народа. Ее интерес вызывала и политическая система страны, в которой диктатура, подавление инакомыслия и агрессивная внешняя политика сочетались с широкими социальными мероприятиями, направленными на улучшение быта трудящихся классов. Жан Постернак, который хорошо знал Италию и имел там достаточно друзей и знакомых, дал Симоне кое-какие полезные рекомендации. Находясь в Италии, она постоянно поддерживала с ним переписку, делясь своими впечатлениями и мыслями. Содержательная и эмоциональная насыщенность этих писем удивительна; а ведь подробные и эмоциональные письма Симона едва ли не каждый день писала также родителям и еще нескольким друзьям и подругам. Трудно представить, как, физически ослабленная, в усталости от поездок и пеших походов, она не только находила силы для интенсивного погружения в итальянскую жизнь и культуру, но и могла об этом так увлеченно и много писать. Будто предчувствуя, что ее земной век недолог, Симона торопилась наглядеться на красоту окружающего мира, надышаться ею. «Если бы у меня было энное количество жизней!..» – вздыхает она вскоре в одном из писем к Постернаку. Впрочем, вернувшись в Париж, она расплатилась за всё тяжелым обострением недуга, который на целый месяц снова лишил ее трудоспособности.

Письма Симоны Вейль Жану Постернаку сохранили живой отблеск дружбы двух светлых молодых душ, с ее искренностью, чистотой, оптимизмом и романтикой. Очень трогательно выглядит стремление обоих радоваться жизни и наслаждаться наиболее светлыми проявлениями человеческого духа. При этом и Симона, и ее адресат ни на минуту не забывают об опасности, нависшей над добрым и уютным культурным миром Европы. Симона к тому же отчетливо представляет, чем эта опасность грозит лично ей. Читая ее по-девичьи восторженные, будто порхающие бабочкой в воздухе, строки о флорентийском музыкальном фестивале или о пейзажах Умбрии, будем помнить, что в то самое время, когда она их писала, перед глазами ее памяти стояли свежие картины испанской войны – бомбежки, вереницы беженцев, показательные расстрелы…

В письмах не раскрыта еще одна сторона внутренней жизни Симоны Вейль – самая важная для нее самой. Первая итальянская поездка стала одним из главных этапов на ее пути к горячей и безусловной вере во Христа. Об этом она ничего не сообщает своему другу. Глубокие переживания тех дней скрыты за нарочито озорным тоном. Но маленькая капелла в Ассизи стала тем местом, где Симона впервые в жизни преклонила колени в безмолвной молитве.

1

Флоренция, май 1937 г.

Дорогой друг,

Кажется, Ваши оценки «Музыкального мая»2 отвечают и моим вкусам, потому что я с ними согласна. «Женитьба Фигаро», которую я раньше не знала (кроме фрагментов), исполненная под управлением Бруно Вальтера на превосходном уровне, произвела на меня впечатление, которое Вы легко можете себе представить3. Однако это впечатление меркнет перед «Коронацией Поппеи»4, сыгранной в амфитеатре сада Боболи, под звездным небом, с палаццо Питти вместо декораций. Мне было ужасно жаль, что Вы не здесь, чтобы и Вам насладиться этим чудом – одним из тех чудес, память о которых остается на всю жизнь. Но хочется верить, что однажды Вы это услышите. Публика была холодна. (Сборище тупиц!) Ну а я просто прыгала от счастья, одна за весь амфитеатр. Вот это музыка: такая простая, светлая, нежная, которая просто зовет танцевать… Вы ведь помните, как я реагировала, когда Вы играли на фортепьяно что-нибудь из Баха? Вот так и эти мелодии Монтеверди, которыми я восхищалась вновь, после того как уже слышала его знаменитое «Анданте».

Нынешнее возвращение во Флоренцию было для меня удивительным. Если первая встреча