выводы»[915]. В то время, когда немецкая воспитательница делилась подобными откровениями, Януш Корчак, трагически погибший в Треблинке вместе со своими воспитанниками, подвергался поношению в Польше за то, что его образовательные концепции «безрассудно подрывали существующий порядок»[916].

Пройдя всего лишь шестимесячную подготовку, армия новоиспеченных воспитателей, отправляемых в детские сады Восточной Германии, едва ли могла разобраться во всех этих теоретических тонкостях, не говоря уже о применении тех или иных концептуальных подходов в классных комнатах. Но, как вскоре они и их собратья по восточному блоку узнали, освоить азы было не трудно. Центральное место в учебном плане каждого ребенка, начиная с детского сада и далее, должна была занимать политика. В список приоритетных тем входили история рабочего класса, русская революция, достижения Советского Союза. Детям предстояло участвовать в проводимых партией кампаниях по борьбе за мир, в поддержку Северной Кореи, за выполнение пятилетки. Учителя, не уделявшие внимания такой тематике или избегавшие общественно-политических кампаний, рисковали потерять работу.

Естественно, некоторые материалы приходилось приспосабливать под детское восприятие. Например, в Польше культ Сталина пропагандировался посредством изучения полностью вымышленной версии детства советского диктатора, которое в действительности было достаточно мрачным. Польских детей приучали называть его детским прозвищем Сосо (столь же игривое прозвище — Франек — было и у зловещего основателя советской тайной полиции Феликса Дзержинского) и заставляли читать о его юношеских подвигах и успехах. Популярные детские журналы публиковали истории, призванные вызвать восхищение Сталиным. В одном из таких рассказов малыш спрашивает маму, что означает слово «генералиссимус». Она объясняет, что советский народ наградил своего вождя этим специальным титулом, поскольку «горячо любит его».

Достоинства централизованного планирования восхвалялись в таких книжках, как, например, «Шестилетний Бронек и шестилетний план»[917]. Пороки же капитализма обличались в таких повествованиях, как история Мистера Твистера, американца, который, посещая Ленинград, был шокирован, обнаружив среди постояльцев своего отеля чернокожего, или же в стихах об агрессивных планах США:

В сумасшедшей Америке

Они мечтают о войне,

Рисуя линии фронтов на картах

Человеческой кровью[918].

Прозаики также усердно старались обеспечить детей новой эры книгами для чтения. В конце 1940-х и в 1950-е годы немецкая писательница Грета Вайскопф, творившая под псевдонимом Алекс Веддинг, коммунистка, книги которой сжигались Гитлером в 1933 году, опубликовала в Восточной Германии серию детских произведений. Одна из этих книг была посвящена крестьянскому восстанию XV века, вождь которого, проповедник и музыкант, мечтает о «свободной родине» без правителей и подданных. Восстание закончилось плохо, но бунтовщики не утратили надежду: «Когда-нибудь солнце свободы пробьется сквозь тучи. Когда-нибудь наше изгнание закончится, и мы снова увидим нашу родину, прекрасную и свободную от господ… а народный стяг взовьется над каждой башней…»[919]

Иногда старые детские произведения переписывались в новом идеологическом духе. Обожаемая польскими детьми книжка комиксов «Странные приключения козлика Матолека» после войны появилась в новой редакции, в которую были внесены едва заметные изменения. Так, если прежде Матолек, обозревая панораму Варшавы, видел Королевский замок и шпиль костела, то теперь его взору открывался Дворец культуры и науки — величественный монумент Сталину. Если до войны суровые полицейские грозили козлику жезлами за то, что он нарушает правила уличного движения, то сейчас, как вспоминал один читатель, «добродушные социалистические милиционеры вежливо объясняли ему, как найти верную дорогу». Если раньше Матолек отдавал найденные им сокровища «детям польских бедняков», то ныне, поскольку при коммунизме в Польше не стало бедных, этими богатствами одаривались просто «дорогие дети»[920].

Учебники тоже приходилось подгонять под новую реальность. Уже в ноябре 1945 года, когда польские чиновники все еще раздавали обнищавшим учителям обувь и свитера, полученные от ООН в порядке гуманитарной помощи, министерство образования страны приступило к разработке новой истории национальной школы, делающей акцент на «борьбу за демократизацию образования», а также учредило комитет по написанию новых учебников по истории[921]. Когда процесс переписывания учебных пособий застопорился, были приняты более радикальные меры: на короткий период, в 1950–1951 годах, в польских школах допускались к изучению только советские исторические тексты[922]. В Восточной Германии выработка нового подхода к исторической науке шла более успешно. В программе по истории, предназначенной для тринадцатилетних детей, послевоенный период описывался следующим образом: «С помощью советских оккупационных властей демократические силы смогли разрушить власть капиталистов и помещиков в восточной части Германии и установить антифашистский демократический порядок. Этот антифашистский демократический порядок… опирается на поддержку и помощь со стороны великого социалистического Советского Союза, уважающего национальные права немецкого народа и представляющего его национальные интересы»[923].

Самой актуальной задачей была переподготовка — или замена — педагогов, причем не только в детских садах. Первоначально советский военный режим сам в августе 1945 года заявил о «демократическом возрождении немецкой школы», в специальном документе призвав к воспитанию «демократического, ответственного и творческого учителя нового типа». Вскоре образовательная политика в советской зоне была передана наиболее опытным и доверенным «московским» коммунистам: Антону Аккерману, в военные годы возглавлявшему Национальный комитет «Свободная Германия»; Паулю Ванделю, члену советской, а не германской коммунистической партии; и Отто Винцеру, состоявшему в «группе Ульбрихта»[924]. Образовательная реформа использовалась советскими властями в качестве разновидности денацификации, а также как средство для быстрого карьерного продвижения молодежи, поддерживающей режим[925]. Целое поколение Neulehrer — «новых учителей», зачастую обладавших самой минимальной подготовкой, — быстро вытеснило старых педагогов. Режим, соответственно, рассчитывал на их признательность в процессе реализации его политических установок.

В отличие от немецких коллег польские учителя в послевоенном хаосе были предоставлены сами себе, несмотря на то что педагоги тесно сотрудничали с движением Сопротивления. На большей части территории Польши в годы нацистской оккупации детям вообще запрещалось ходить в школу: немцы намеревались превратить поляков в нацию невежественных рабов. В результате многие малыши не умели ни читать, ни писать, и возобновление нормального школьного обучения превратилось в национальный приоритет. В сентябре 1945 года министр государственной безопасности Станислав Радкевич даже подписал внутреннее распоряжение, согласно которому в свете «плачевного состояния школ» спецслужбам предписывалось «арестовывать учителей только в случаях крайней необходимости». В тех ситуациях, когда их все же приходилось брать под стражу, дела должны были расследоваться максимально быстро[926].

Со временем, однако, тех педагогов, которые не подчинялись идеологическим требованиям, начали притеснять, запугивать и постепенно увольнять. За их поведением следили местные «чекисты», присланные со стороны школьные директора и даже сами учащиеся. Кроме того, педагоги следили друг за другом. В 1946 году в министерстве образования стало известно, что в маленьком городке Члухув подросток, сын местного «чекиста»,