человек, двенадцать женщин и трое мужчин, и все они были рабочими, — вспоминает Лёст. — На предприятии им сказали: „Нам нужны люди, которые любят ходить в театр“. Отобрали всех тех, кто поднял руки. Сначала мы вместе сходили в театр, а через пару дней встретились. Я попытался рассказать им, что такое театральная рецензия, а потом мы сообща написали обзор спектакля. Мне тогда было двадцать пять лет, и я любил ходить в театр… Итог нашей работы был ужасен. Мы все были недовольны. Недоволен был я, а они еще больше… Предполагалось, что они напишут театральную рецензию, но они не были способны на это, и научиться этому у меня у них тоже не вышло. Спустя полгода все начинание рухнуло»[949].

Но в более узком смысле подобные стратегии оказались вполне успешными: со временем они изменили состав городской интеллигенции. Согласно воспоминаниям современника, в его элитной варшавской школе в 1950-е годы почти все учащиеся были выходцами из деревни. Когда учитель спрашивал детей, куда они собираются на летние каникулы, те почти в унисон отвечали: «Поеду к бабушке в деревню». Лишь со временем этот человек понял, что у обитателей большинства европейских столиц не было, как правило, бабушек и дедушек, которые проживали бы на крошечных фермах и сажали картошку[950]. Кроме того, политика социального продвижения представителей трудящихся классов сформировала поколение лояльных, хотя и не слишком талантливых лидеров коммунистической партии. Как поясняет польский историк, некоторые люди с самого начала понимали, что система будет толкать их наверх, невзирая на способности, — нужно только играть по правилам: «Они были активны в партии, им всегда было что сказать на митингах и совещаниях, причем их слова неизменно соответствовали „генеральной линии“. Они всегда стояли на стороне директора и парткома, после работы участвовали в „культурной“ деятельности и выполняли прочие общественные обязанности. Независимо от качества выполняемой работы и профессиональной подготовки они быстро шагали вверх, причем не обязательно на своем рабочем месте. Чаще всего их приглашали в администрацию или отправляли на курсы… а иногда они оказывались в партийном аппарате»[951].

Если взглянуть на социальное происхождение коммунистического руководства Восточной Европы 1980-х годов, то можно убедиться, что активисты из самых скромных семей порой взбирались на самый верх. Мечислав Раковский родился в крестьянской семье, подростком работал токарем, в 1956 году получил степень доктора в Варшавском институте общественных наук, а в 1988 году стал премьер-министром Польши. Милош Якеш также вышел из семьи крестьян, работал на обувной фабрике, в 1958 году окончил высшую партийную школу в Москве, а в 1987 году был избран генеральным секретарем Чехословацкой коммунистической партии. Наконец, Эгон Кренц, родившийся в семье беженцев из Восточной Пруссии, в 1970-е годы возглавил молодых пионеров ГДР, а в октябре 1989 года стал премьер-министром Восточной Германии, занимая этот пост до декабря 1989 года. Все эти люди в наибольшей мере были облагодетельствованы системой «социального продвижения». Правда, все они достигли вершин власти слишком поздно, чтобы успеть насладиться ею.

На протяжении школьного или рабочего дня коммунистический образовательный истеблишмент располагал всеми возможностями для того, чтобы уберечь детей, студентов, молодых рабочих от воздействия реакционных сил. Но после школы, по выходным или в каникулы они не были защищены от вредных идей. Макаренко считал, что советские дети и подростки должны быть постоянно заняты коллективным трудом, спортом или учебой. К концу 1940-х годов чиновники Восточной Европы также стремились к этому идеалу. Так, в ходе работы польской учительской конференции, состоявшейся в 1951 году, большая часть времени была посвящена теме факультативного образования. Присутствовавшие соглашались с тем, что оно должно использоваться для «углубления и расширения образования, полученного в школе… создания условий для коллективной жизни, поддержания общественно значимых черт характера, соответствующих социалистической морали».

Как отметил один из выступавших, внеклассные программы защищают детей от дурного влияния: «Неспособность организовать детский досуг за пределами школы создает условия для подстрекательской деятельности реакционного духовенства, а также прочих реакционных элементов и империалистических агентов». В качестве иллюстраций подобных подрывных акций на конференции упоминались создание детского сада в подвальном помещении некой варшавской церкви, а также «участие священников в спортивных и прочих коллективных мероприятиях для детей» (хотя в то время не многие священники занимались такой работой)[952].

Желая оградить детей, подростков и молодых рабочих от «реакционных контактов», образовательные структуры восточного блока создали широкую сеть внешкольных и вечерних клубов, команд, кружков, которые находились под государственным, хотя и не обязательно политическим, контролем. Некоторые из официальных программ внеклассного воспитания были нарочито аполитичными, ориентируясь на музыку, народные танцы, рисование или рукоделие. Особенно популярными были шахматные клубы. Главная идея состояла в том, чтобы вовлечь детей в такие начинания, где на них можно было бы исподволь влиять. Воспитателей радовал уже тот факт, что дети пели, шили или играли в шахматы в комнатах, украшенных портретами Сталина и под надзором идеологически надежных наставников. Следует также добавить, что все эти кружки были бесплатными и, следовательно, привлекательными для работающих родителей[953].

Предусматривалась также и более политизированная работа с детьми. В частности, в Польше «Общество друзей детей» организовывало не только внешкольные клубы, но и «массовые мероприятия» — например, украшение общественных новогодних елок в противовес церковным рождественским елкам. В Венгрии «юные пионеры» создавали мичуринские клубы, в которых экспериментировали с хлопком и другими растениями в духе советского ботаника Ивана Мичурина, коллеги академика Лысенко и оппонента генетики[954]. Наконец, немецкие «юные пионеры» тоже занимались в технических кружках и клубах юных натуралистов, которые, как предполагалось, будут воспитывать у детей профессиональные навыки, полезные для партии[955].

Но подлинным раздольем для педагогов-коммунистов были, конечно, летние каникулы: два долгих месяца праздности открывали заманчивые перспективы для тех, кто желал влиять на молодежь. В летних лагерях молодые люди не только выводились из-под семейного и прочего реакционного влияния, но и оказывались в такой среде, которую теоретически партийные и молодежные движения могли контролировать до мельчайших деталей. Конечно, летние лагеря не были для этой части мира чем-то новым. Но в послевоенной Восточной Европе только государство имело право открывать подобные учреждения, и оно весьма серьезно относилось к этой форме влияния на детей. В Германии летние лагеря для детей считались настолько важным делом, что их обсуждали на заседаниях политбюро и ЦК партии. А в Польше министерство образования в 1948 году учредило специальную комиссию по вопросам летнего отдыха детей и юношества[956].

Поначалу в подобных экспериментах участвовали только самые «идеологически надежные» дети. В первые послевоенные годы только 10 процентов немецких детей посещали летние лагеря. Но