большинство классических дисциплин, включая историю польского права, правовую теорию и логику, под началом довоенных профессоров. Новые назначенцы преподавали лишь один или два обязательных курса, посвященных марксистско-ленинской теории. Как отмечается в наиболее полном труде Джона Коннелли, посвященном университетам Восточной Европы в период «высшей стадии сталинизма», культура академической жизни в Польше также была особенной. Многие выжившие преподаватели в годы войны работали в «летучих» университетах, обучая студентов тайно. Чувство патриотизма здесь было очень сильно. Как правило, руководители в академической сфере на словах поддерживали режим, но образовательные процессы, а также прием на работу и увольнение с работы осуществлялись без всякой оглядки на политику. Даже в конце 1940-х — начале 1950-х годов заслуженные польские профессора, как правило, защищали молодых коллег и студентов от полицейских расследований[938]. Семейные связи, влияние академической среды нередко оказывались сильнее, по крайней мере исподволь, чем страх перед партией или тайной полицией.

Впрочем, пролетаризация студенческого корпуса казалась коммунистическим партиям более важной задачей. Буржуазные профессора рано или поздно должны будут сойти со сцены по естественным причинам, и тогда им на смену придут энергичные выходцы из рабочего класса. На польском языке эту волну «покровительственной политики» в академической сфере именовали специальным термином awans społeczyny; с бюрократического языка это с большей или меньшей точностью можно перевести как «социальное продвижение». Со временем термин приобрел огромную значимость, сочетая определенную политику — обеспечение приоритетного доступа к образованию для рабоче-крестьянских детей — и стимулируя «социально продвинутый» класс, формировавшийся в результате ее реализации. Об аналогичных формах социального продвижения задумывались во всех странах Восточной Европы. Так, выступая в 1949 году на немецком партийном съезде, Гротеволь предлагал выделять и продвигать наверх выходцев из «рабочих и крестьян», начиная с пионерской организации. По его словам, эти молодые люди «с самого раннего детства получали разнообразный и богатый опыт обучения», и потому именно они должны превратиться в «подлинно новую, демократическую, социалистическую интеллигенцию… которой предстоит руководить нашей экономикой и осуществлять социалистические программы»[939].

В попытках создать «новую, демократическую, социалистическую интеллигенцию», которой предписывалось вытеснить вызывающих подозрение буржуазных специалистов, новая власть реализовывала самые разные меры, от гениальных до абсурдных. В Польше, где на протяжении всей нацистской оккупации были закрыты любые образовательные учреждения, послевоенный уровень неграмотности составлял поражавшие воображение 18 процентов. В 1951 году партия развернула массовую «кампанию по ликвидации неграмотности», которой предшествовала школьная реформа, выдвигавшая на первый план техническое образование[940]. Успех этой программы убедил многих интеллектуалов в добрых намерениях коммунистов. Бывший школьный учитель, не состоявший в партии и начинавший свою карьеру, обучая чтению и письму взрослых беженцев с Украины, был впечатлен достигнутыми результатами: «Они стали другими людьми». Само участие в кампании убедило его в том, что партия, несмотря на все допущенные ошибки, в целом ведет правильную линию[941].

Но только само по себе обучение чтению и письму явно не могло создать новую элиту, поэтому в восточном блоке использовались и другие, более активные формы покровительственной политики в отношении «трудящихся классов». Дети рабочих и крестьян имели преимущественный доступ к университетским местам, программам переподготовки, кадровым вакансиям. В Восточной Германии чиновники в сфере образования активно набирали рабочих и крестьян для участия в специальных курсах, чтобы помочь их продвижению по карьерной лестнице. Студенты могли претендовать на зачисление на эти подготовительные курсы, если их родители были из «трудящихся» и если они могли представить рекомендации «демократических организаций» — профсоюзных или молодежных[942]. В Польше активисты Союза польской молодежи фактически взяли под контроль процесс зачисления в университет: это делалось через институт «технических секретарей» — служащих, которые располагались в помещениях деканатов и «своей самоотверженной работой способствовали общему делу». Благодаря всем этим усилиям в 1945–1952 годах в университетах Восточной Германии доля студентов, вышедших из рабоче-крестьянской среды, возросла с 10 до 45 процентов. В 1949 году число студентов из «трудящихся» в Польше увеличилось до 54,5 процента[943].

Стремясь ускорить темпы этих социальных метаморфоз, польские коммунисты создавали альтернативные учреждения высшего образования. Учащимся, окончившим неполную среднюю школу, предоставлялся шанс получить степень бакалавра — по-польски matura — через шесть месяцев обучения в центральной партийной школе. По сравнению с прочими бакалаврами их matura считалась «маленькой», но ее наличие позволяло поступать в университет. И хотя в то время ускоренный процесс обучения предлагался во многих образовательных учреждениях, многие молодые люди поступали на двухгодичные подготовительные курсы, дающие им возможность стать студентами без окончания полной средней школы — центральная партийная школа пользовалась особыми критериями: «политическая сознательность» считалась здесь более важным качеством, чем умение хорошо читать и писать.

Результат всех этих мер был вполне предсказуемым. В 1948 году секретариат ЦК коммунистической партии выражал недовольство тем, что 20 процентов слушателей центральной партийной школы — в основном молодые люди из рабочего класса, получившие неоконченное среднее образование, — не смогли завершить обучение в партшколе, поскольку отсутствие соответствующих навыков не позволяло им грамотно конспектировать лекции[944]. Более полусотни студентов Университета Гумбольдта в Восточном Берлине, по имеющимся данным, в 1950-е годы пережили нервный срыв[945]. Преподаватели, особенно в Польше, иногда негласно склоняли молодых рабочих, приступавших к процессу обучения, отказаться от получения высшего образования и вернуться на заводы и фабрики. Есть также сведения о том, что польские студенты скрывали свое социальное происхождение: как с возмущением сообщалось в одном отчете, «сыновья и дочери торговцев, кулаков, офицеров буржуазной армии приходили на экзамены в рабочих спецовках, выдавая себя за пролетариев»[946]. В Венгрии некоторым студентам из буржуазных семей напрямую рекомендовали какое-то время потрудиться в качестве рабочих и только потом подавать заявление в университет. Незначительное проявление лояльности, например избрание лидером молодежной группы, тоже помогало получить университетское место[947]. Тем не менее разрыв в материальных условиях обучения между рабоче-крестьянской учащейся молодежью и студентами из семей довоенных интеллектуалов сохранялся: первые в основном ютились в убогих общежитиях, а вторые жили по домам, и общение между этими группами было самым минимальным[948].

В Германии попытки переучить рабочих, подготовив их для интеллектуальной работы, порой заканчивались полным фиаско. Писателя Эриха Лёста однажды назначили ответственным за обучение группы фабричных рабочих новой для них профессии Volkskorrespondenten, народного корреспондента. Логика этой инициативы была довольно прямолинейной: если пролетариев удастся обучить журналистским навыкам, то газеты по определению станут идеологически правильными, и потребность в буржуазных журналистах исчезнет. Так по крайней мере было в теории. Но на практике эта особая миссия, предполагавшая превращение рабочих, например, в театральных критиков, оказалась куда менее успешной. «В моей группе было пятнадцать