Он вернулся домой не то чтобы успокоенный, но без утреннего смятения, зная, что именно предстоит делать. Его ждал разговор с чужим, непознанным существом, к которому надо было отнестись с уважением и бережностью, не напугать и не обидеть.

У распахнутой двери подъезда его окликнула пожилая консьержка – верная поклонница доктора Спасёнова. В новогодние праздники, на дежурстве, с ней случился лихой гипертонический криз. Позвали Саню – он возился с ней, пока не приехала «скорая».

– Александр Сергеич, а куда ваши-то отправились? Прибежали – смотрю, а через полчаса уж выбегают с вещами. На дачу?

Саня остановился и, должно быть, кивнул, потому что консьержка продолжила:

– Ну правильно, пора уж, погода смотрите какая! Я вот тоже, думаю, отпрошусь на недельку, мне бы надо в Серпухов, к сестре.

Вот и всё. Можно было развернуться и пойти куда глаза глядят. И всё-таки Саня собрался с духом и направился к лифту. Через минуту, созерцая застывший по всей квартире развал – следы спешного поиска вещей, без которых нельзя уехать, он почувствовал вдруг, что его давняя тропа снова под ногами. Снова он сможет жить и действовать прямо, с чистой совестью, без вранья и утайки.

Опустился на диван и, зажмурившись, сжал голову в ладонях – заглушить гремучую смесь облегчения и ужаса. Битва закончилась. Битва была проиграна начисто. Победило зло! А ведь Маруся каждый день говорила ему о любви – и он верил ей, и сам поначалу старался поддерживать в себе это простое, единственно важное чувство. Но нет – их союз не пропустили в вечность. Что за металл зазвенел предательски во время попытки пройти через Врата?

Вспомнив вдруг о коте, Саня поспешно выглянул на балкон – не забыт ли тот впопыхах? Нет – забрали вместе с домиком-перевозкой и мисками. Вернулся и, ещё раз окинув взглядом разгром, понял, что Марусин отъезд не скрывал в себе ни шантажа, ни надежды. Она уехала насовсем.

Звонить было без толку. Он знал свойство жены – заносить в «чёрный список» номера тех, с кем порваны отношения. Периодически в нём оказывались телефоны каких-то дальних родственников, старых калужских подруг. И всё-таки он позвонил. Раз, другой, пятый…

Наслушавшись досыта монотонных гудков, Саня впервые понял масштаб своей вины. Вроде бы ничего он не сделал плохого и всё-таки погубил Марусину душу. А почему «погубил»? – не мог объяснить. Просто легла на сердце нехорошая тяжесть.

* * *

Саня не знал толком, для чего поехал к сёстрам. Скорее всего, ему был нужен «глоток» отчего дома. Взлетев через ступеньку на лестничную площадку и протянув руку к звонку, он почувствовал густой, утешительный запах еды – поджаренного лука и фарша. Дома готовили вкусное.

Дверь открыла Софья, одетая явно не по-домашнему. На ней был чёрный костюм под белую блузку, каблуки, шейный платок. Элегантна, как чёрт, и в глазах слёзы-непроливайки.

– Ты куда? – удивился Саня.

– Никуда. Примеряю, в чём пойду ребёнка отвоёвывать. Надо будет походить в образе, привыкнуть, – сказала Софья.

– Да лучше бы, мне кажется, платье, чтобы по-матерински, помягче… – заметил Саня, растерянно оглядывая сестру.

– Лучше добудь мне справку, что я болею! Что я вообще умерла! – отрезала Софья. – Давай проходи, полюбуйся, как мы теперь живём! – И распахнула перед братом дверь гостиной.

На ковре в обнимку с вымытой, шёлковой и душистой Чернушкой сидела Серафима. Собака передними лапами обхватила руку девочки и держала хотя и неловко, но крепко.

– Саня, смотри! Чернушка не хочет меня отпускать! Хочет, чтобы я её гладила! – крикнула Серафима.

– Я вся на лекарствах из-за этого сумасшествия! – сказала Софья. – Глаза вон, видишь, текут! Ресницы накрасить не могу! Но я уже не спорю. Нет больше сил спорить. Добили уже до конца – всё!

Саня хотел сказать что-нибудь ободряющее – найти для Софьи по пустым карманам этот последний кусок сахара или хоть завалящие крошки, но не успел, захваченный в плен младшей сестрой.

Ася налетела из кухни вместе с душным запахом котлет и обняла брата долгим неподвижным объятием. «Саня! Ну как хорошо! Как хорошо! Люблю! Помоги мне!» – шептала она бессвязно и наконец, забрав, сколько ей было надо, Саниных сил, отпустила.

– Пойдём, посмотришь, что я готовлю для собак! – уже в полный голос сказала она и за руку потянула брата на кухню. – Это им прощальное угощение! – перекладывая в миску первую порцию запечённых котлеток, объясняла она. – Чтобы им на ярмарке не было грустно. Конечно, Пашка меня убьёт, скажет – вредно. Но я как раз хотела такое приготовить, чтобы у людей слюнки текли. Чтобы они завидовали! Понимаешь? И потом, я ведь не жарю на сковородке, а пеку!

Саня молча опустился на стул и подождал, пока его младшая сестра закончит работу.

Сознание, что эту вкуснятину она готовит специально для приютских собак, наполняло Асю восторгом. С остервенелой нежностью она лепила кругляши и укладывала на противень, благословляя каждый. Когда второй лист был задвинут в печь, Ася вымыла руки, настежь открыла окошко и увела брата в комнату – поговорить.

В спальне, так быстро после исчезновения Лёшки ставшей прежней, девичьей, Ася достала из уголка с иконами иерусалимские свечи – давний подарок родителей – и, держа перед собой их связку, спросила брата:

– Давай зажжём? Мне уже очень надо!

– Да, – кивнул Саня. – Я не против! – И с тревожным вниманием поглядел на сестру. После кулинарных трудов цвет её лица был обманчив. Холод и страх оказались прикрыты румянцем.

– Видел мою Чернушку? – заговорила Ася. – Я ударила велосипедиста. Поводком. За то, что он загнал её. И отняла. А ведь, может, это и не его собака, а, например, его бабушки. Может, бабушка плохо себя чувствует и попросила погулять. А внук – просто мелкий придурок. Наврал ей, наверное, что сбежала, и бабушка теперь её ищет, плачет. А я готовлю котлетки и радуюсь, что они не для людей… Ну, ведь пора же, правда? Папа сказал – мы поймём, когда уже нужно зажечь!

Сидя на Асиной кровати, прислонившись друг к другу плечами и держа как-то разом, в четыре руки, так и не зажжённую связку свечей, брат и сестра тихо разговаривали.

– Помнишь, папа сказал, что камень, на который клали эти свечи, – это как раз та самая точка. Она нас связывает с небесным миром. И ещё про Галилейское море… Саня, а Галилейское море – оно ведь не море, а озеро. И наш лес – не настоящий лес, а лесопарк. Но в то же время наш лес – это и Галилейское море, правда? Я очень нетрезво вижу жизнь, да? Я во всём происходящем вижу ещё один слой – или ад, или Божие царство. А надо жить в одной плоскости, как по клеткам на шахматной доске. Вот работа – она не для смысла, а для заработка. Вот бездомная собака – надо её либо пристроить, либо усыпить. Вот муж, который поджёг приют, так плюнь и забудь. Или плюнь и прости. А я выпала из клеточек и попала на изнанку. Да, Саня? Поэтому я так вывернута и так мне темно?

Саня слушал бестолковые слова сестры. Несхваченная мысль бродила по горизонту, как патрульный корабль, то скрываясь в дымке, то снова возникая в поле зрения.