Я опустилась на твёрдую землю и потянула за собой Реквиема.Он опустился на колени позади меня, не снимая рук с моих плеч. Был он за мнойкак большая сплошная стена спокойной силы. Я знала, что усиливаю мощь Жан-Клода,когда мы с ним рядом, но никогда не бывало со мной такого. Не триумвират силыбыл между мной и Реквиемом, а просто он был из вампиров Жан-Клода, а потому внекотором смысле принадлежал мне. Мне призывать его, мне его использовать, мнеего вознаграждать.

Я нагнулась так, что руки коснулись земли, и ощутиламертвеца под собой. Как будто земля стала водой, и я знала, что кто-то подомной тонет, и надо протянуть ему руки и спасти.

— Эдвин Алонсо Герман, услышь меня, — сказала яшёпотом и ощутила, как заворочался он подо мной, как потревоженный во снеспящий. — Эдвин Алонсо Герман, я призываю тебя из могилы твоей.

Кости его выросли, выпрямились, плоть облекла их. Как будтонабиваешь заново разорванную соломенную куклу. Он восстанавливался, и это былопросто, слишком просто. Сила хлынула наружу, ища новой могилы, но та частьмоего сознания, которая ещё оставалась мною, знала, что будет. А будет непросто ещё одна могила. Я знала в этот миг, что могу поднять кладбище. Всекладбище. Без кровавой жертвы, не зарезав и курицы, тем более козы. Ничем непользуясь, только той силой, что шла через меня и через вампира у меня заспиной. Потому что сила просится в дело. Она хочет помочь, помочь мне вызватьих всех из могил, к свету звёзд, и наполнить… жизнью. Так приятно будет поднятьих всех, так хорошо…

Я встряхнула головой, подавляя искушение. Борясь с собой,чтобы не расползтись сладкой густотой по могилам. Чтобы удержать в себе остаткитого, что я есть. Но мне нужна была помощь. Я вспомнила Жан-Клода, но это былоне то. Мне надо вспомнить, что я связана не только с мёртвыми. Я живая.

И я потянулась к третьему нашего триумвирата. К Ричарду. Онпосмотрел на меня, будто я возникла из воздуха над ним за семейным столом. Яувидела его отца, точь-в-точь постаревший Ричард, и почти всех его братьев. Онисидели за столом, передавая друг другу синюю миску. Шарлотта, его мать,выходила из кухни. Она была все ещё примерно моего роста, с медовыми светлымиволосами, одновременно миниатюрная и фигуристая. Если не считать цвета волос икожи, Шарлотта даже напоминала мне меня. Не без причины почти все братьяЗееманы выбирали миниатюрных и сильных женщин. Шарлотта несла большое блюдо,улыбаясь и болтая со своими домашними. Я не слышала её слов, и вообще никакихзвуков этой радостной семейной сцены. Они были все так счастливы, такпрекрасны. Нет, это не надо переносить сюда.

Я хотела удалиться, и голос Ричарда зазвучал у меня вголове:

— Анита, подожди, подожди, пожалуйста!

Извинившись, он встал из-за стола и вышел через большуюгостиную на веранду, по ступеням, пока его взгляд не увидел то же небо, чтобыло сейчас надо мной. Когда он посмотрел вверх, на меня, он будто почувствовалчто-то необычное, потому что сказал:

— Боже мой, Анита, что случилось? Мне приходилосьощущать твою силу, но не так, как сейчас.

Я не настолько владела собой, чтобы говорить мысленно, иРеквиему предстояло услышать половину разговора, но мне было не до того.

— Вампиры твердят, что мы вышли на новый уровень силы.

Он обнял себя за голые руки, торчащие из рукавов футболки —не стал терять времени, чтобы взять куртку.

— Как будто вся ночь дышит твоей силой. Что я могусделать?

— Напомни мне, что я не мёртвая. Напомни, что мои корни— это создания, у которых бьётся сердце.

— Чем же это поможет?

Я чуть не заорала на него с досады:

— Да Господи, Ричард, помоги, когда просят помочь! Еслиты этого не сделаешь, мне даже подумать страшно, что я подниму сегодня на этомкладбище!

Он кивнул.

— Прости, Анита. Прости, я виноват.

Он посмотрел вниз — я знала этот жест. Он думал, илисобирался с силами для чего-то. Обычно для чего-то такого, чего ему делать нехотелось. Но сегодня у меня не было времени думать о Ричардовых заморочках,меня слишком пугала сила, пульсирующая в земле вокруг меня. Холодный пульс,который грозил охватить все могилы. Я знала, что сегодня могу поднять этакуюгниющую армию зомби, как в кино очень любят показывать, что обычно к реальнойнекромантии отношения не имеет.

Ричард обернулся к дому и сказал:

— Мам, все в порядке. Просто мне нужно немного побытьодному. Посмотри, чтобы никто из дому не выходил. — Он послушал и покачалголовой: — Нет, мам, полнолуние ещё не близко.

Он вышел на открытое место, подальше от света окон, иопустил щиты — метафизические стены, которые держат его зверя в клетке ипозволяют ему сойти за человека. Недвижный воздух был напитан тысячью ароматов:зрелость яблок в саду за домом, зеленое одеяло густой травы, деревья, резкийзапах амбрового дерева, мягкий аромат берёзы, сладковатая гниль тополя и надвсем этим — сухая благодать опавших листьев повсюду вокруг. Потом пришли звуки.Последние сверчки, допевающие в этом году свою жалобную песню. Другие лесныенасекомые, тоже поющие в последние дни перед холодами. Поднялся ветер,затрещали, застонали деревья вокруг дома. Большой дуб у дорожки взмахнулветвями на фоне звёзд, и Ричард поднял глаза посмотреть на этот неукрощённыйветер. У земли ветер едва дышал, но выше он летел, втягивая в себя голые ветвиу верхушек деревьев. Люди, как правило, вверх не смотрят, смотрят животные,потому что они знают, нигде нет истинной безопасности. Им она нужна так же, какнужна нам, но они чуют её, как не чуем мы.

Ричард подошёл к опушке, где начинался лес у западнойграницы семейной земли. Он коснулся ствола, положил на него ладони, и ствол былшершавым и твёрдым, с извилинами коры, похожими на туннели. Ричард прижалсялицом к этой шершавости с резким пряным запахом, и я поняла, что это амбровоедерево. Ричард посмотрел вверх, в голые ветви, где ещё висели крошечные шарики.Он обнял дерево, прижался так крепко, что кора впилась в кожу; он тёрся щекой ошероховатость коры, будто оставлял пахучую метку, а потом отодвинулся — ибросился бегом в лес. Бежал легко и свободно через лес, мимо деревьев, не наохоту, а ради радости бега.

Через подлесок он проскакивал, будто и не замечая его.Только однажды я это видела — как деревья и кусты радостно перед нимрасступаются, отворачиваются, будто зелень — это вода, и он ныряет в ней,бежит, уклоняется, вертится, подставляет себя под ласку ветвей и сучьев, ощущаяпод ногой живую траву. Эта жизнь не бежала, не пряталась, она вся была живой,живой так, как мало кто из людей может понять.

Ричард бежал, унося меня с собой, как было когда-то в однудавнюю ночь. Тогда он держал меня за руку, и я старалась не отстать от него,понять. Сейчас это выходило без усилий, потому что я была у него в голове, внем самом. Эта ночь была для него живой в таком смысле, в каком никогда не быладля Жан-Клода или для меня. Я — слишком человек, а интерес Жан-Клода к жизнислишком поверхностен. Никто из нас не может ощутить того, что дарит Ричарду егозверь.