слов «кожаного пальто». Но «пальто» явно что-то от нас скрывает. А если так? Допустим, водителя действительно убил некто выстрелом снаружи. Далее, когда трамвай остановился, этот некто пробрался внутрь, забрал то, что ему было нужно…

— И оставил в живых свидетеля?

— Свидетеля запугал. Вот он теперь и бледнеет по пять раз в минуту. Заметь, его не так пугают вопросы о самом убийстве, как о том, что произошло после него.

Пугачев скривился.

— Не знаю. Что-то больно сложно получается. А ради чего? Деньги-то по криминальным меркам грошовые.

— Хорошо. А если у водителя помимо денег было с собой что-то еще, о чем мы пока не знаем?

— Все равно бред. Если наличие свидетеля убийцу не смущало — зачем вообще стрелять с улицы? Зашел бы в трамвай на любой остановке, выстрелил, забрал, что хотел, спрыгнул — и дело сделано.

— Справедливо. И все-таки мне не терпится побеседовать с гражданином из первого вагона… — Я заглянул в документы. — …Кириллом Мефодьевичем Коневым. Он уже здесь?

Пугачев выглянул в коридор.

— Сидит.

— Давай, зови его.

Николай пригласил свидетеля войти. Тот, все в том же кожаном пальто, что и вчера, нерешительно переступил порог и остановился в дверях.

— Проходите, пожалуйста, — пригласил я. — Присаживайтесь.

Конев подошел к столу, сел на предложенный стул, мельком посмотрел на притулившегося в углу Пугачева и вперил в меня вопросительный взгляд.

Я начал допрос. Монотонная процедура заполнения протокола оказала на посетителя успокаивающее воздействие. На что, собственно, я и рассчитывал. Регистрация биографических данных, запись с его слов всех событий прошедшей ночи и главное — мой дружелюбный тон — все это походило на какую-то ритуальную, формально необходимую процедуру, от которой трудно ждать неприятностей.

Я дал свидетелю подписать каждую страницу его показаний — он, кажется, воспринял это, как знак близкого окончания беседы — и нанес точно рассчитанный удар.

— Гражданин Конев, — произнес я, подравнивая листы. — Должен официально уведомить вас о том, что теперь, в отличие от нашей предыдущей встречи, вы соврали не на словах, а в официальных показаниях. То есть совершили уголовное преступление.

Конев мгновенно побледнел. Его лицо буквально за пару секунд достигло цвета плохо выделанной бумаги.

— Что вы хотите этим сказать? — глухо произнес он.

— Я хочу сказать, — жестко проговорил я, — что вы врете. Причем не в первый раз. Врали ночью, врете сейчас. Во многом или в частностях — не так существенно. Важен сам факт. И вы вряд ли станете его отрицать.

Конев промолчал. Что, собственно, тоже было ответом. Теперь следовало сменить тон на более дружеский.

— Я рад, Кирилл Мефодьевич, что вы не стали этого делать. В таком случае у вас еще есть шанс выйти из неприятной ситуации с минимальными потерями. Пока мы рассматриваем вас в качестве свидетеля. И для того чтобы сохранить себя в этом качестве, вы должны отныне говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Наверное, слышали такую формулировку? Согласны?

Конев, не поднимая глаза от пола, чуть заметно кивнул.

— Хорошо. Давайте попробуем. Вернемся к тому, что произошло после убийства. Для начала назовите мне имя человека, участие которого в этом деле вы так тщательно скрываете.

Он посмотрел на меня с искренним или хорошо разыгранным удивлением.

— Какое имя?

— Поставлю вопрос иначе. Возможно, имени этого человека вы не знаете. Тогда опишите, как он выглядел и что делал.

Конев по-прежнему смотрел на меня с удивлением.

— Я не понимаю, о ком вы говорите.

«А ведь сейчас он не врет», — понял я. Однако сразу соглашаться с тем, что крючок вышел из воды без улова, не хотелось.

— Я говорю о том… — барабаня пальцами по протоколу осмотра места происшествия, я лихорадочно продумывал следующую фразу.

Внезапно пальцы остановились сами собой. Указательный упирался в строчку, начинавшуюся со слов «тело убитого лежит на левом боку лицом в сторону открытой двери кабины». На секунду я забыл обо всех планах. Что-то в этой фразе меня не устраивало. Я вдруг понял — что. И теперь знал, как закончить фразу.

— Я говорю о том, Кирилл Мефодьевич, что, войдя в кабину…

Услышав эти слова, Конев вновь посмотрел на меня взглядом затравленного зверя.

— …вы никак не могли увидеть упомянутую вами дырку в голове убитого, потому что убитый лежал на левом боку, а выходного пулевого отверстия на его теле не имеется. Получается одно из двух. Либо кто-то сказал вам о ней, и тогда я очень хочу знать, кто этот человек. Либо, входя в кабину, вы заранее знали, что водитель убит. Спрашивается, откуда? Я даю вам последний, теперь уже действительно последний шанс сказать правду.

Конев вновь уставился в пол.

«Сейчас признается», — подумал я.

И Конев заговорил:

— Все не так, как вы думаете. Совсем не так.

— А как, Кирилл Мефодьевич?

Конев сглотнул.

— Трогал я его.

— Что?

— Трогал я водителя. Когда вошел в кабину, он сидел, навалившись грудью на панель, будто спал. Голова на правой руке лежала. Я подумал: вдруг ему плохо? Взял за плечо, потряс. А он сразу на пол валиться начал. И тут вижу — дырка в голове.

Я посмотрел на допрашиваемого. Неужели это все? Не может быть. Из-за такой ерунды не идут на ложные показания. Однако пусть выговорится до конца.

— Почему вы это скрыли?

— Как же… — Конев решился поднять глаза, — отпечатки пальцев и все такое. Потом, этот — с улицы — увидел меня. Я испугался, подумал: вы решите, что я его…

Он замолчал.

— И вы по-прежнему утверждаете, что, кроме вас, до нашего приезда в вагоне никого не было?

— Никого.

Крючок вышел с добычей, но вместо акулы вытащил малька.

— Что ж, надеюсь, это действительно так.

Я протянул Коневу официальный бланк.

— Подпишите.

Он посмотрел на бумагу.

— Что это?

— Подписка о невыезде.

Свидетель опять заметно побледнел, взял протянутую авторучку, подписался, положил ручку и посмотрел на меня.

— До встречи, Кирилл Мефодьевич, — произнес я.

У меня не было причин жалеть этого человека.

— Итак, какие мысли? — спросил Пугачев, когда Конев вышел.

— Давай подождем, пока я побеседую с остальными.

— Ладно, — Николай пожал мне руку и вышел из кабинета.

Через пять минут он ворвался обратно.

— Задержи его! — крикнул он.

— Кого? — не понял я.

— Конева.

— За что?

— Мне только что позвонили. Нашелся свидетель, который видел, как в десять минут первого в трамвай с улицы вошел человек!

США, Чикаго, 17 марта 2001 года, 23 часа 02 минуты

— Матерь Божья! —