Потом как-то оклемался, а ничего не происходит. И он — лежит, как лежал. Я подошел, смотрю — у него из кармана бумажник вывалился. И деньги оттуда веером…

Конев замолчал.

— И?

Он отвернулся в сторону.

— Я их и взял. Зачем мертвому деньги? Посмотрел еще раз по сторонам — и начал их собирать. А тут — стук в стекло и рожа в окне. Деньги из рук высыпались, в голове замкнуло, я снова назад. Подумал — милиция, а я тут, рядом с трупом с его деньгами. Потом дошло, что бежать-то некуда. Ну, я вернулся. Мужик все стоит. Не похоже, что из милиции. Я ему сдуру крикнул, чтобы дверь открыл, а потом сообразил: он же деньги увидит.

— Жалко было терять добычу?

— Да какая добыча! Уже и в мыслях не было. Просто, если бы он увидел, взять было бы уже нельзя, а ведь там мои отпечатки остались.

— Зря мучились, — подал голос с дивана Пугачев.

— Что? — Конев обернулся к нему.

— Зря мучились. На банкнотах отпечатков почти не остается.

— Правда? — удивился Конев. — Не знал.

— Давайте дальше. — Я недовольно посмотрел на Николая, он виновато прижал руку к груди.

— Дальше? — Конев вернулся к своему рассказу. — В общем, когда он дверь открыть попытался, я ее изнутри ногой прижал. И сделал вид, что ничего не выходит. Потом крикнул ему: мол, иди за милицией.

— За милицией?

— Ну да. Мне, в общем, все равно было, куда его отослать. Лишь бы ушел быстрее.

История выглядела похожей на правду, но порядка ради я решил проверить, действительно ли Конев «колется» по полной программе.

— Все это очень любопытно, Кирилл Мефодьевич. Но раз уж вы решили говорить правду, ответьте на вопрос, который я вам уже задавал раньше. В конце концов, это может помочь вам убедить меня, что к убийству вы действительно непричастны. И учтите, все ваши слова записываются.

— Да-да, конечно. — Он с готовностью уставился на меня.

— Кто еще, кроме вас, был в вагоне после убийства?

— Никого. Я уже говорил вам — никого.

— Кирилл Мефодьевич, вы мне много чего говорили. Подумайте, стоит ли выгораживать человека, место которого на скамье подсудимых можете занять вы.

— Но это правда. Я был один. Клянусь.

Конев врал так убедительно, что, если бы не показания сторожа, я бы, наверное, ему поверил.

— Вынужден вас огорчить, Конев. У нас имеются показания свидетеля, который видел, как в двадцать три пятьдесят в трамвай вошел человек. Так что, несмотря на все ваши клятвы…

— Погодите, — неожиданно перебил он. — Вы сказали, в двадцать три пятьдесят? А сколько было, когда его убили?

«Вам виднее», — чуть было не парировал я, но сдержался.

— Позвольте спросить, почему это вас интересует?

— Нет-нет, уже не надо. Я вспомнил. Когда проезжали Петропавловку, было без двадцати двенадцать. Значит… — Он на секунду задумался, потом с неожиданным облегчением произнес: — Ну, конечно! Это был я!

— Простите?

— Это я. Я входил в вагон.

— Как это — входил?

— Так я же не договорил. Когда он ушел, я быстро собрал деньги… — оглянувшись на Пугачева и заметив выражение его лица, Конев поспешно добавил: — Мне уже и не нужны они были, просто казалось — раз отпечатки, значит, оставлять нельзя. Быстро все собрал, отжал дверь, выскочил из трамвая и — дёру.

Понимая, что эти слова наверняка вызовут у нас вопросы, он быстро добавил:

— Глупость, конечно. Но я же ничего не соображал от страха. Полквартала пробежал, пока дошло.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Что именно? Что прохожий, которого вы послали звонить в милицию, видел вас в лицо?

— Да нет. Этого я не боялся. Я же знаю — наш человек добровольно в свидетели не пойдет. Наверняка позвонил, не назвавшись, и сбежал. А то и не звонил вовсе.

— Ошибаетесь. Он никуда не сбежал. Напротив, дождался нашего приезда.

— Правда? — в очередной раз удивился Конев. — Никогда бы не подумал. Так вот почему вы так хорошо все знаете.

— Не отвлекайтесь, Кирилл Мефодьевич. Вы хотели назвать причину, по которой вернулись в вагон, — напомнил я.

— Бумажник.

— Бумажник?

— Ну да. Деньги-то я взял, а бумажник оставил. А на нем-то точно мои отпечатки были. В общем, вернулся, дверь обратно отжал… Не знаю даже, как это у меня получилось. Со страха, наверное. В общем, забрал и бумажник.

— Что ж вы после этого деру не дали? Улики-то теперь все были при вас, — поинтересовался Пугачев.

Конев криво усмехнулся.

— Дал бы, да вы как раз подъехали. Ну а потом… — он посмотрел на меня, — потом уже и вы появились. Знали бы, как мне этот бумажник грудь жег, пока я с вами беседовал.

— Не могу выразить вам сочувствие, — сухо ответил я.

Конев замолчал. Его рассказ мог быть правдой. А мог и не быть. Но следовало признать, что фактов, которые бы этот рассказ не объяснял, у меня не осталось. Почти не осталось.

— Зачем же вы на дачу-то — с деньгами? Говорите, грудь жгут, а тут ради ста восьмидесяти рублей — и в путешествие. Дача-то далеко?

— Сто километров.

— Видите. Выкинули бы их в ближайшую урну — и конец всем уликам. Неужели так жалко было?

Конев махнул рукой.

— Какое там. Пробовал. Вы не поверите, в этом городе всегда рядом люди, даже ночью. Хотел было порвать да в унитаз спустить. Но бумажник же еще.

— Тоже не проблема. В мусорное ведро, да на помойку.

Конев пожал плечами.

— Наверное, вы правы. Но я был в таком состоянии, когда трудно совершать логичные поступки. Мне почему-то показалось, что зарыть все на даче — самый надежный вариант. У меня там высокий забор, и соседи в это время года не приезжают. — Он поднял глаза. — Вы не поверите, мне сейчас даже легче стало. Когда нет этой проблемы.

— Думаете, в этом ваша проблема? Проблема в том, Конев, что убит человек. И несмотря ни на что, вы до конца не убедили меня в своей непричастности к этому событию.

— Я понимаю, — кивнул он. — Но больше мне сказать нечего. Это врать можно долго. А правда — она быстро кончается. Хотя, знаете… — Конев снова оживился, — мне сейчас что в голову пришло… Там на улице, если от того места, где трамвай стоял, к Халтурина идти, телефонная будка есть. Прямо у дома. Ее с тротуара видно.

— И что?

— Так мужик этот — он мимо прошел. Я, конечно, точно не видел. Но когда в окно глянул — он уже к Халтурина подходил.

— К чему вы клоните? — не понял я.

— Ну как же! Я ведь