Декан Свенссон перевернул страницу святого Писания и прочел последние строки с желтого листка памфлета:

– Всякая власть без согласия и одобрения народа – это рабство. И по законам Двоих, по законам природы и человеческой сути, мы можем и должны забрать себе свою свободу.

Равена, сидевшая на скамье в первом ряду, смотрела на него с любовью и отчаянием. Свенссон знал, что в эту минуту экземпляры памфлета летят по всему Северу и голос Робина Хонни говорит со всеми – шахтерами и прачками, поварихами и полицейскими, джентльменами и сьоррен – и они слушают его.

Свенссон подумал, что ему не страшно. Страх был вначале, когда он написал первый памфлет и боялся, что за ним придут люди Малоуна. А теперь Свенссон знал, что им движет исконное желание защитить своего ребенка, а все северяне были его детьми.

– Как… это… мило, – прозвучал чей-то голос. Все обернулись – по проходу шел мужчина в темной дорожной одежде. Его взгляд был колючим и цепким; когда он смотрел на кого-то из прихожан, те невольно спешили опустить голову как можно ниже.

Равена приподнялась было и снова села. Сейчас она была похожа на маленькую испуганную птичку, к которой двигался кот. Люди из личного отряда Ньюта Гранвилла вошли в собор, внеся знамена с вепрем, символом Третьего дома, и Свенссон подумал, что с Гранвилла сталось бы въехать в храм божий верхом на коне.

– Я увидел эту бумажонку, когда подъезжал к Каттерику, – с улыбкой произнес Гранвилл и показал собравшимся скомканный памфлет Робина Хонни. – И надо же! Это читают в главном соборе!

Свенссон привык здраво оценивать свои силы и способности и сейчас сказал себе, что может и не выстоять. Ньют Гранвилл выглядел как джентльмен, но все знали, что это впечатление обманчиво – за внешностью благородного человека скрывался больной ублюдок и моральный урод. Свенссон подумал, что уже вечером его могут повесить – Гранвилл постарается. Равена посмотрела на Свенссона, и в ее взгляде была мольба: не отдавай меня ему! Спаси меня!

«Двое, помогите нам», – подумал Свенссон, перевернул несколько страниц, закрывая памфлет, и с достоинством ответил:

– В главном соборе читают святое Писание, книгу апостола Саула. Присядьте, сьор Гранвилл, послушайте. Возможно, святой Саул достучится до вашего сердца.

В нем вдруг пробудился дух противоречия и стремления к победе над злом. Сейчас за кафедрой стоял Робин Хонни, а не Свен Свенссон. Он смотрел на человека, за спиной которого лежала дорога, политая кровью врагов короны, и знал, что победит.

– Сердце? – усмехнулся Гранвилл, и от этой усмешки у Свенссона похолодела спина. – Мое сердце будет отдано моей дражайшей супруге, так, кажется, принято говорить. А святой Саул… – Гранвилл указал на одну из деревянных статуй. – Это он, если не ошибаюсь, в львиной шкуре на плечах?

Святого Саула называли Львом Пустыни – когда его бросили на арену голодному льву, он укротил хищника словом божьим. Свенссон кивнул; Гранвилл быстрым шагом прошел к статуе и молниеносным движением пригвоздил смятый памфлет к ее лбу. Все это время в его руке был маленький нож.

Прихожане ахнули. Храм наполнился возмущенными возгласами, но Гранвилл улыбнулся, и стало тихо. Его лицо было искажено такой гримасой, что Свенссону было больно смотреть. Равена издала едва слышный вздох, и ее пальцы побелели, стискивая спинку скамьи.

– Пусть святой Саул и все благоразумные и верные королю горожане, – отчетливо проговорил Гранвилл, – выдадут мне этого Робина Хонни, или кто там скрывается за этим именем. Государь отправил меня сюда, чтобы я нашел этого бунтаря и подстрекателя и заставил образумиться тех его поклонников, которые останавливают работу шахт и выдвигают странные требования. Если я найду его сам, то уверяю, городу это не понравится. Городу будет больно.

В груди Свенссона вдруг шевельнулось то самое чувство, которое много лет назад взяло его за руку и привело в семинарию. Ощущение прикосновения ласковых родительских рук к голове было пронзительным и реальным. «Не я иду, Двое ведут меня», – подумал он.

Ньют Гранвилл приехал сюда усмирять Север и убивать северян. Свенссон знал, что будет дальше, и не хотел видеть горожан и их детей распятыми на столбах вдоль большого тракта. Равена закусила костяшку указательного пальца, чтобы не закричать, – детская привычка, за которую Свенссон когда-то корил ее.

«Все будет хорошо, маленькая, – подумал он, словно Равена могла услышать его мысли. – Пока он будет заниматься мной, тебе помогут сбежать на юг».

– Двое поругаемы не бывают, – с достоинством произнес Свенссон и добавил, словно делал шаг в пропасть: – Что ж, сьор Гранвилл, вот он я, Робин Хонни.

Гранвилл посмотрел на декана так, будто тот снял штаны – он ожидал чего угодно, только не этого. Он был действительно удивлен. Люди из его охраны сделали несколько шагов в проход между скамьями. Равена вздрогнула, всем телом подаваясь вперед, к кафедре, желая уже не прятаться от беды, а закрыть Свенссона собой.

– Я и подумать не мог… – начал было Гранвилл, но в это время во втором ряду воздвиглась громадина – местный мясник Джемми Бринн выпрямился и пророкотал:

– Я Робин Хонни!

– Сядь… – прошептал Свенссон.

У Джемми была жена и пятеро детей, он не мог совать голову в петлю. Его сосед, пивовар Эндрю, с которым Джемми ругался каждый день чуть ли не до драки, встал и, скрестив руки на груди, негромко признался:

– Я Робин Хонни, сьор. Вы же меня ищете?

Гранвилл побледнел. Поднялись близнецы Аркрайт, которые работали в почтовом отделении, и в один голос выпалили:

– Я Робин Хонни!

И вскоре все прихожане собора, мужчины и женщины, дворяне и простолюдины, стояли перед Ньютом Гранвиллом и кричали:

– Я Робин Хонни!

И Равена тоже поднялась со скамьи. Она смотрела на навязанного жениха с такой ненавистью, что у Свенссона заныл висок. Он и подумать не мог, что его Равена, девочка, которая таскала лягушек в карманах и лазала за яблоками через ограду, может так смотреть.

Гранвилл вздохнул – и вдруг рассмеялся.

– Мне говорили, что на Севере бунтуют, – произнес он, – но я не думал, что так сильно. Что ж, это даже интереснее! Я люблю сложную работу.

* * *

– И часто они тут собираются?

Хлеб, ломтик сыра, горсть крупы, бутылка молока. Стараясь не сосредотачиваться на страхе и ненависти, что дымились в ее душе, Равена передала очередной бумажный пакет молодой женщине, прижимавшей к груди ребенка, и сказала:

– Благослови тебя Двое.

Женщина казалась прозрачной от уже привычного недоедания. Подхватив пакет, она кивнула Равене и отошла от раздаточного стола. Хлеб, ломтик сыра, горсть крупы, бутылка молока. Не до сытости, но можно пережить еще один день и не протянуть ноги с голоду. Еще один пакет перешел в руки старухи.

– Благослови тебя Двое.