писал историк искусства Эрнст Гомбрих, зритель должен завершить работу художника, сам став таковым, и для каждого зрителя картина будет выглядеть по-своему.

2. Бесцельная погоня

На протяжении всей своей истории человек постоянно искал теоретическое обоснование своей жизни, лежащее за пределами биологических ограничений. Он придумал множество богов, старых и новых обитателей Олимпа, и через это восхищение окружающим миром, землей, на которой он живет, и богами, в которых верит, мечтал обрести бессмертие.

Помню, в детстве мне запала в душу одна фраза Виктора Гюго. В романе «Человек, который смеется» он описывал бурю со всеми сопутствующими ей метеорологическими проявлениями: «Вот, где источник возникновения всех родов мифологии и политеизма»[40]. В одиннадцать-двенадцать лет это казалось откровением, потому что гром, молния, бушующее море и для меня были образами, наполненными чем-то сверхъестественным. И даже сейчас, спустя столько лет, когда я по вечерам смотрю на гигант Юпитер, сияющий в небе, и на его верного друга, робкого Сатурна, или на прекраснейшую Венеру, вестницу рассвета и грядущей ночи, или вижу перед собой один из тысячи ликов Луны – пусть я прекрасно знаком с научными теориями, описывающими ее движение, мои мысли не могут не устремиться к сверхъестественному. Пусть на мгновение, но я задумываюсь о том, что все сущее на самом деле – порождение моего собственного мозга, а истина – это лишь моя мысль. Но потом научное познание берет верх, а вместе с ним приходит и трудный поиск смысла нашего существования: в «Кочующем пастухе» Джакомо Леопарди об этом говорится со всей пылкостью и честностью, на которую только способна поэзия: «Столько лампад – зачем?»

Потребительство и технологизация нашей жизни, превращающие людей в слуг чудесных инструментов, ими же созданных, – это не симптомы безумия, а приметы глупости и признаки расчеловечивания (дегуманизации?). Мысли о сближении человеческого существования с функционированием машины, вплоть до слияния с ней, пугают и гуманистов, и ученых.

Животное может заболеть и от этого стать жестоким, агрессивным, но никогда не сойдет с ума, потому что безумие – это свойство свободного разума; и, утверждая это, я представляю, как лошадь Эразма Роттердамского одобрительно помахивает хвостом.

Лицезрение цикла «жизнь-смерть» настолько единообразно, что становится трудно закрывать глаза на его последствия. Фраза Элиаса Канетти[41]: «Сколько людей поймет, что жизнь стоит того, чтобы жить, если нам больше не придется умирать?» – это затасканное утешение, которое никого не убеждает и полностью противоречит самому жизненному процессу.

Одинокий человек стал самому себе Богом, и поэтому ищет, как защититься, точнее, как продлить свое существование, обрести маленькое земное бессмертие. Для этого он выбрал два доступных ему пути: одним стала наука, поскольку большой мозг позволял ему надеяться на определенный успех в этой области, а вторым – путь забвения смерти, попытка избавиться от мыслей о ней, скрыться за пеленой удовольствий по примеру Соломона, сына Давида и Вирсавии. У него было 700 жен и 300 наложниц, он испытал все плотские удовольствия, а после признал их тщетность и эфемерность. «Удовольствие подобно погоне за ветром», – думал Соломон перед лицом смерти.

Другой способ забыть – это интеллектуальное погружение в истории других людей, в литературные произведения великих авторов, шанс встретить вместе с античными творцами зарю мысли и поэзии. Их произведения читают и перечитывают, снова и снова утешаясь самообманом, что человек бессмертен, как и эти произведения.

Путь науки подарил нам большую надежду на возможное земное бессмертие, перед человеком забрезжил шанс жить дольше, в перспективе – безгранично долго. И в самом деле, мы преуспели в этом, особенно за последнее столетие, сумели продлить срок своей жизни на десятки лет, преодолеть некоторые болезни и улучшить качество самой жизни. Однако следует отметить, что долголетие принесло с собой определенные сложности: пожилые люди уже не могут похвастаться крепким здоровьем, их организм страдает от разного рода патологий, но они стремятся прожить еще дольше, ради этого каждый день послушно глотают горсти таблеток и периодически сдают анализы, чтобы следить за изменениями своего состояния. Все старческие недуги нередко усугубляются деменцией в ее различных формах и, в частности, болезнью Альцгеймера, лечения которой в настоящее время не существует.

Можно цинично заметить, что увеличение продолжительности жизни стало большим успехом, в первую очередь, для фармацевтических компаний. Однако, человек все равно знает, что он – листок на ветру, и, столкнувшись с пугающей перспективой небытия, которое есть смерть, чувствует, что все, даже наука, есть суета, как повторяет следом за книгой Екклесиаста сфинкс[42], и что Вселенная смотрит на него и улыбается. Возможно, перспектива умереть тревожит человека даже больше, чем сама смерть. Голос сфинкса не слышен, но даже его молчание наталкивает на мысль о тщетности жизни. И в самом деле, «Песнь песней»[43] – это восхитительный гимн радости, но в интеллектуальном плане она больше похожа на поэму. Это безумие, это органичная песнь иллюзий.

Каждый человек – и вы, и я, – лишь преходящие представители своего вида, актеры недолговечного спектакля, смысл которого ускользает от нас безвозвратно, поскольку страх смерти преследует нас, как тигр преследует свою жертву.

3. Трудности восприятия нового

Если верны слова Альберта Эйнштейна, только те, кто хочет изменить мир, «безумцы», на самом деле его меняют, то верно и то, что «нормальные» (кто же это такие, позвольте спросить?) должны избегать безумцев и их произведений, особенно художественных. А всё потому, что те не вписываются в принятую академическую традицию и обычно подвергаются критике, обструкции и отвергаются как нечто, созданное психопатами или имбецилами. Совершенно неудивительно, ведь анализ информации, полученной посредством зрения, – это в основном процесс распознавания знаков, слов и прочих визуальных сообщений, уже хранящихся в памяти человека, выстраивание взаимосвязи между реальным изображением, передаваемым сетчаткой, и образом, хранящемся в мозге.

Трудно распознать новую визуальную реальность, с которой раньше никогда не сталкивался и чей оттиск не хранится в закромах памяти, разве что человек сразу же примет ее с распростертыми объятиями, вкупе с безумцем, создавшим ее. Все новое, не имеющее аналогов в памяти, воспринимается как нечто нежданное, от которого нужно поскорее избавиться. Эта же подозрительность, страх перед всем новым, заставляет смотреть на мигрантов, «новых людей» с другим цветом кожи и/или одежды, чужаков для итальянской и европейской памяти, как на незваных гостей, которых следует немедленно выставить за дверь. Как ни прискорбно, но, если говорить о мигрантах, мы ежедневно сталкиваемся с примерами подобной «духовной слепоты».

Академики тоже весьма недальновидны: стоит какому-нибудь творению очередного «безумца», чему-то новому, не вписывающемуся в рамки академической