Почему она несется к нам – непонятно. Ни у меня, ни у Тамарынет детей. Логичней было бы обратиться к Кузнецовым из тридцать восьмойквартиры. Марья Петровна вырастила четырех дочерей и теперь пасет несметноеколичество внуков. Но Аню упорно тянет к нам, бездетным и незамужним.Интересно, что на этот раз? Помнится, в среду Маня проглотила пару пуговиц ибыла абсолютно весела и счастлива. Бедная Аня, мысленно похоронившая дочь, чутьне заработала инфаркт, поджидая “Скорую”. Приехавшие медики посмеялись, велелинакормить девочку вязкой кашей и уехали. В четверг около восьми утра Анютавлетела с радостным воплем и продемонстрировала злополучные пуговицы,благополучно нашедшие выход из Машкиного организма. И вот сегодня очереднаятрагедия.

– Замолчи немедленно, – сердито велела я, – и говори внятно.

Аню не смутила моя слегка нелогичная фраза. Размахиваяруками, она принялась причитать:

– Ужас! Посадила ее на горшок, а оттуда пена, пена, пена…

– Откуда? Из горшка?

– Ну да!

– А как она туда попала?

– Так из Машки же лезет! Жуть! Наверное, холера!

– Типун тебе на язык, – обозлилась я. – Пошли.

Мы спустились вниз. Виновница переполоха спокойненько сиделана “троне”. Увидав меня, она заулыбалась и сообщила:

– Няка Мака, няка.

– Мака бяка, – ответила я и приподняла над горшком еерозовенькую, похожую на мячик попку. В горшке и впрямь плавала обильная пена изкрупных пузырей. Пахло от ночной вазы приятно. Чем-то сладким, вроде жвачки иликарамелек. Без колебаний я засунула туда руку. Непонятная розоватая жидкостьоказалась мылкой, скользкой. Аня, клацая зубами от ужаса, бормотала:

– Надо “Скорую” вызывать…

– Не надо, – успокоила ее я и повернулась к Машке:

– Ну, немедленно расскажи Вилке, что ты пила? Что выпилаМака, а? Мака буль-буль?

– Ав-ав, – сообщила Машка, страшно довольная собой, – ав-авням-ням. Мака мыка ав-ав.

Самое интересное, что Аня не понимает Машку, я же совершенновеликолепно разбираюсь в ее “сленге”. Все ясно. Очевидно, в ванной стоит нечто,связанное с собакой, чем Машка мылась. И точно. На стиральной машине пустовалапластиковая бутылочка из-под детского шампуня, выполненная в виде пуделя. Япринесла ее в комнату и грозно поинтересовалась:

– Мака буль-буль ав-ав?

– Буль-буль, – обрадовалась Машка.

– Мака кака. Мака бяка. Мака не няка бум-бум.

Машка сморщилась. “Бум-бум” на ее языке – это конфеты. Япогрозила пальцем. Хитрая Машка не заревела. Она знает, что меня не тронеткапризный вой, а перспектива не получить в ближайшее время конфет заставила ееприсмиреть.

– Ну, Мака, – вздохнула я, – ты дурака!

– Что, что произошло? – нервничала так ничего и не понявшаяАня.

– Твоя дщерь полакомилась детским шампунем. Правда, будь я вее возрасте, наверное, тоже бы не удержалась, пахнет замечательно.

– Ой, – взвизгнула Аня, – как теперь поступить?

Я пожала плечами:

– Думаю, ничего страшного. Видишь, на бутылочке написано: несодержит ядовитых веществ. Ну посидит часок-другой на горшке. Эка невидаль!

Аня уставилась на пластмассовую емкость, над которой шапкойстояла пена.

– А с этим что делать? Я хмыкнула:

– Слей назад в собачку и смело мой голову. По-моему, шампуньне слишком растерял свои качества, пройдя через Машку.

Дома стояла тишина. Верочка опять рисовала, на этот разкошку. Я покормила ее, выпила чаю и стала собираться на работу в Дом моделей.Выйду пораньше и зайду по дороге в нашу прачечную, может, узнаю чего про метку.

Когда живешь всю жизнь, буквально с самого рождения, в однойи той же квартире, тебя окружают знакомые люди. В приемном пункте между горшкомс полузасохшим фикусом и не работающей радиоточкой тосковала баба Клава. Я еепомню с младенчества. И уже тогда баба Клава казалась мне старой. Ееморщинистое лицо украшали густые черные усы. Словно искупая пышнуюрастительность над губой, природа почти не оставила Клавдии Ивановне волос наголове. Старушка старательно раскладывала на макушке жиденькие прядки, сквозькоторые просвечивало розовое беззащитное темечко.

– Волька! – обрадовалась она. – Никак разбогатела и тянешьбелье в стирку? Давай, давай…

– Что, совсем клиентов нет?

– Пустыня, – вздохнула старушка, – могила, египетскаяпирамида, ну никогошеньки. Скоро этот приемный пункт, как и другие, закроют, итогда живи баба Клава на одну пенсию. Вон Зинку и Ленку уже погнали, одна ятеперь здесь приемщица. Так и сижу цельными днями с восьми до восьми. Раньше-тои вздохнуть не успевала: очередь из коридора орала, вертись бабка колесом, атеперь…

– Стираете, наверное, плохо, – предположила я.

– Ты на цену погляди, – разозлилась старушка. – Кто чутьпобогаче, давно стиральные машины купил, автоматические. А бедным теперичапрачечная не по карману. Вот раньше килограмм прямого белья, да с крахмалом, дас отдушкой всего за тридцать семь копеек сдавали! А сейчас…

– Слышь, баба Клава, – прервала я поток старушкиных жалоб. –Ты же вроде в прачечной давно сидишь?

– Тебе столько лет нет, сколько я тут работаю, – сдостоинством произнесла бабуля. – Ветеран труда, фотография на Доске почета,вот раньше мне завсегда за ударный труд путевку давали на лечение, а сейчас…

– Тогда скажи, – велела я, – что значит данная метка?

– “Королева Алла”, – прочитала Клавдия Ивановна, – это детейтак в пионерлагерь отправляли раньше и именные бирочки заказывали по рульдвадцать за сто штук. Дешево и сердито. Только сейчас уже давно никто ничегоподобного не просит. Лагеря-то накрылись медным тазом, путевка бешеные тысячистоит! Вот новый президент велеть должен…

– Оставь правительство в покое, – буркнула я, – и посмотридальше. “Л-361854”. Это что значит?

– Где же ты такое взяла? – изумилась баба Клава. – Да такихметок сто лет уже нет.

– Помнишь, что она обозначала?

– У меня склероза нет, потому как на вредную пищу денег нехватает, – парировала баба Клава. – Яйца, мясо и масло – это не для нас, вот кашагеркулесовая…