Точно так же, сопровождая фотографии заметками,надиктованными на ту же карточку, я обошел двор, сарай, конюшню, свинарник…

Не могу представить себе — вернее, не могу примерить насебя, — как можно вести такое хозяйство практически в одиночку и набольшом расстоянии от остальной цивилизации, без магазинов и разделения труда.Чем кормить лошадей и свиней? Нуда, накосить сена… посадить картошку, посеятьовес. Но, ребята… в одиночку? Ладно, вдвоем — где-то есть и заявленная дочь.Все равно не верится.

Но факт.

Солнце скрылось за дымкой, это и к лучшему — не будетконтрастных теней. Честно, я не очень хороший фотограф… как шахматный игрок:очень посредственный, но внимательный, старательный и аккуратный. За это менядаже пару раз хвалили…

В общем, в поисках лучшей точки для съемки лабаза я отступали забирал влево, глядя в экранчик аппарата, а не под ноги и не по сторонам.Кустик, еще кустик… и вдруг я оказался за каким-то штакетником по грудьвысотой, неровным, беленным известкой, оскаленным, — оглянулся… и тут,ребята, я вам точно говорю: сердце у меня остановилось по-настоящему. Вот точнотак же было на тех переговорах… нет, потом. Переговоры те я никогда не забуду,а эту картинку могу в любой момент…

Короче, все было как в кошмаре, про который я недавнорассказывал. Не было комнаты — было что-то вроде загона с калиткой, в которую яи впятился. В загоне стояла девочка в коричневом платье и клеенчатом светломфартуке. Она стояла неподвижно и смотрела в мою сторону, но куда-то мимо меня,мимо и поверх. Руки у нее были ненормально длинные, до колен. На скуле и щекевиднелся старый шрам.

Я, кажется, начал очень медленно падать на спину и хаотичнозаерзал почти на месте, чтобы как-то вернуться к вертикали, потом отступилнемножко, и тут за кустами раздались шаги. Всего оружия у меня был фотик, но ион выпал из рук и, стукнувшись о землю, выплюнул из себя батарейки.

В калитку вошла оскаленная собака. Она была грязно-белогоцвета, с очень толстыми ногами — и, кажется, у нее был горб. Или это шерстьстояла дыбом. Собака хакнула, чуть наклонила голову и с места прыгнула на меня.Я даже не успел шевельнуться. Я вообще ничего не успел. Ни вдохнуть, нивыдохнуть.

— Хукку, — сказала девочка.

Собака остановилась в воздухе и медленно опустилась наземлю.

— Эи суо, Хуку.

Голос ее был ровный и гнусавый, будто ее с детства мучилиполипы в носу.

Собака полностью потеряла интерес ко мне, села и приняласьчесаться.

— Он хороший, — сказала девочка то ли мне, то лисобаке.

Мы оба кивнули. Я сглотнул и задышал.

Дальнейший обход хозяйства я совершал в сопровождении Лили(так звали девочку) и Хукку. Не могу сказать, что это помогало в научной работеи восстановлении душевного равновесия.

Лиля была аутисткой — не такой, как в кино, где это всегдакапризные гениальные дети, которые не могут добиться понимания у безжалостногои слишком быстрого мира взрослых, — а нормальная сельская аутистка сзапасом в сорок слов, приспособленная чистить свинарник или собирать грибы;правда, то, что она умела, она делала хорошо. Я посмотрел, как она чистит. Я бытак не смог.

Еще в школе, когда я увлекался психологией пополам с научнойфантастикой, мне попался некий труд (название и автора я благополучно забыл),где объяснялось, что правы и материалисты, и эмпириокритики и что любой человекживет только и исключительно в собственном внутреннем мире, «программной моделиВселенной»; и от того, насколько полно и правильно эта программная модельописывает материальный мир, зависит жизнь этого человека и его процветание.

Похоже, что Вселенная Лили вполне описывалась четырьмядесятками слов… при этом обеспечивая ей весьма комфортное проживание идостаточно высокий статус.

В общем, объяснить ей что-то было трудно, а заинтересоватьчем-то — просто невозможно. Лиля была самодостаточна в своем коконе. Лиля былабесподобна в том, что умела. Лиля не нуждалась во внешнем подтверждении своейуникальности. И все это — безотносительно меня, равно как и всего остальногочеловечества. Человечество могло в одночасье сгинуть — Лиля бы этого незаметила и ничего от этого не потеряла.

Впрочем, кое в чем Лиля действительно оказалась бесценна.Пасеку я без нее не нашел бы.

Представьте себе семь толстенных ив, растущих вокругтравяной полянки (посреди полянки стояли ящик и бочка — надо полагать, совсякими дымогарами и масками). У каждой липы невысоко от земли было утолщениеобхвата в полтора-два, и в каждом утолщении зияло дупло. Где и жили маленькие,но стремительные дикие пчелы.

Вообще на пасеках очень хорошо пахнет. На мой нюх, этовообще едва ли не лучшее место на свете. Но вот здесь меня почему-то дергало,что-то примешивалось к общему запаху, заставляя нервничать и морщиться…

И там, на пасеке, когда я уже вволю поснимал и общие планы,и отдельных пчелок на летках, меня чуть было второй раз не хватил святой Кочур;то ли ветер резко дунул (да, кроны зашумели), то ли я так неловко повернулся —но вдруг прямо на меня вывалилась на веревочке моть, она же мотря, —хворостяное пугало то ли от птиц, то ли от недобрых духов, то ли от тех идругих сразу. Висит такое на высоком суку, раскачивается — и вдруг как прыгнет…

Это было то самое чудовище из моего сна.

Хороший повод вернуться к лодке и посидеть на причале… Менядавно так не трепало, и я боялся сорваться. Хотя все говорят, что у меня нервыкак веревки. И что доходит до меня как сквозь кирпич. И то и другое правда. Новот иногда…

Я курил, старался унять дрожь и жалел, что здесь нету Инки:мы бы с ней забрались в сено… там поодаль я видел недоеденные стожки сена… Этопри том, что с Инкой у нас ничего еще не было, кроме подмигиваний исимпатии, — но я был на сто двадцать процентов уверен, что все так бы иполучилось, и очень хорошо бы получилось, само собой и так, будто именно этогов жизни и не хватало. Но вот беда — Патрик была так далеко…

Она мне через несколько дней — когда мы сидели в подвале —рассказала, что в это же примерно время испытывала страшное возбуждение вплотьдо галлюцинаций, но возбуждалась она не на меня, а на кого-то невидимого илинезнакомого, потом однажды она вспомнила лицо, но тут же забыла; единственное,что осталось, — это то, что она этого человека прежде не видела, а виделауже после событий, до которых я еще не дошел.

Я это сразу тогда, в подвале, и записал в блокнот. Патрик жена следующий день забыла рассказанное начисто.

Я докурил, вроде бы справился с дрожью и встал. Колени былислабые. Повернулся. Шагах в десяти от причала неподвижно стояла Лиля. Рядом сней сидел Хукку. В зубах у него была веточка. В буйной шерсти путалась пыльнаяседая трава.