Производит много пользы, но не нуждается в многочисленномобслуживающем персонале. Чем-то он напоминает мне знаете что? — вот этизонды глубокого космоса, «Пионеры» и «Вояджеры», которые уже сорок лет работаюттам где-то сами по себе, не ломаясь, — а только созданные для хозяйственныхнужд: утром кофеек сварить, пол подмести, дела с финансами поправить, козвыпасти, детей воспитать, собак накормить… И даже потом, разбитый на куски, онсохраняет свои как бы волшебные свойства… Вот что хотите делайте со мной, а яне нахожу более ясного и логичного объяснения этой легенде, чем… ну, ярассказывал вчера. Остатки, осколки древней технологии, которую одичавшиепотомки пытаются использовать — и пытаются описать это своими словами.

— А при чем тут исчезновения? — спросила Патрик.

— Не знаю, — сказал Ладислав. — Кто, Лем илиАльтшуллер, писал, что по-настоящему развитая технология неотличима от магии?То есть будет взаимодействовать с человеком непосредственно, без использованиявсяческих устройств? Собственно, поэтому я не верю во всякую там летающуюпосуду. Если цивилизация развилась до того, что ей по силам межзвездныеперемещения, значит, космические корабли для нее — далекое славное прошлое.

— Стэплтон, — сказала Патрик. — ОлафСтэплтон. По-моему, он это и писал. Так все-таки при чем тут исчезновения?

— Предположим, эти «костяные руны» — своего родаголосовой пароль для пропуска… ну… в Похьйоллу. Или определитель «свой-чужой».И так далее. Напридумывать можно всякого…

И уже потом, прощаясь, Ладислав вдруг отвел меня чуть всторону и сказал:

— Костя, я вижу, вы тут самый старший из них и самыйздравомыслящий. Будьте осторожны. Лето какое-то очень тревожное. Вот всемьдесят седьмом так же было — не совсем здесь, поюжнее, вокруг Петрозаводскав основном. Тогда больше ста человек пропало…

— А что можно сделать?

— Ну хотя бы не ходите поодиночке. И ни в коем случаене заходите в густой туман. Даже если он по колено. Почаще пересчитывайтесь.Потому что бывает, что человек пропадает прямо из компании, и никто потом неможет его вспомнить… Посчитайте, сколько вас есть, и почаще пересчитывайтесь.Пусть это будет такая игра…

«Десять негритят», хотел сказать я — и вовремя прикусилязык. И еще подумал: ну узнаем мы, что человек пропал, а толку? Разве нашликого-то? Хотел спросить, но не стал.

Откуда он узнал, кстати, что я — самый старший? Выгляжу яювенильно и субтильно. Разве что Рудольфыч из документов выудил и с другомподелился? Может быть.

Перед сном я вкратце надиктовал этот разговор — просто так,для поддержания самодисциплины. И вот — пригодилась запись. Патрик, например,вообще ничего не помнит, типа и Ладислава-то никакого не было. Так что…

Рано утром поели в той же понравившейся нам столовке иначали грузиться. Рудольфыч накануне договорился с военными, чтобы нам далистаренький кунг ГАЗ-66 — машину нереально суровую с точки зрения комфорта, новполне годную для предстоящих дорог.

Что сказать про дальнейшее… По карте нам до цели былошестьдесят километров. Из них дороги, которую можно было считатьдорогой, — километров пятнадцать. А все остальное — из колеи в колею… НоРудольфыч, конечно, знал, что просить. «Шишига», ребята, это зверь.

Но, однако же, и помотало нас!.. Ладно, к черту неаппетитныеподробности. Главное, что вскоре после полудня мы, кто еще стоял на ногах,вынесли из короба тех, кто на ногах уже не стоял. А потом разгрузили и всеостальное.

Хутор, на котором нам предстояло провести весь июль,назывался Кутилла. Типа, ни в чем себе не отказывай…

Нет, место было исключительное, и даже в самую первуюсекунду, когда я мешком вывалился из двери, не попадая ногами на ступеньки, япросто-таки вдохнул эту красотищу.

Дорога заканчивалась круглой поляной — и по выбитым колеямвидно было, что машины тут разворачиваются довольно часто. Одним своим краемполяна открывалась на озеро, синее-синее, с каменным островом неподалеку; отполяны к воде вел пологий укатанный песчаный спуск — наверное, для лодок. Спускобрамляли старые, причудливо изогнутые сосны, смыкающиеся кронами вверху…Справа, за разросшимся красноталом, угадывалось какое-то прозрачное строение —как потом оказалось, просто крытая площадка. То ли рыбовяльня, то ли лодочныйнавес. А слева, шагах в ста, виднелся аккуратный заборчик…

Еще в семидесятых здесь был довольно крупный рыболовецкий толи колхоз, то ли совхоз. Сейчас осталось семь жилых домов и девять человекнаселения, все пенсионеры. Они-то, конечно, и были нам нужны… но все равностановилось не по себе.

Рудольфыч сказал, что в радиусе сорока километров постоянногонаселения не наберется и ста человек. Рыбаки, охотники, лесорубы, пограничникине в счет…

Скоро останутся только они.

Ладно, не буду я о проблемах края. Хотя все это может быть исвязано с дальнейшими событиями, не знаю… не хочу усложнять. Я и так благополучнозапутаюсь.

Мы расселились «по бабушкам» — нам с Омаром и Джором вхозяева достался дед Терхо восьмидесяти лет, последний на хуторе финн.Остальные все давно уехали. Дед Терхо вовсе не был молчалив, как подобаетнастоящему финну, зато непьющ, а также любил и умел петь. К сожалению, пел он восновном финскую эстраду шестидесятых. Зато он знал наперечет всех живущих впределах досягаемости, с ходу врубился в наши нужды, имел моторку… в общем, какбы мы обошлись без деда Терхо, не представляю. Другое дело, что мы мало чемуспели воспользоваться…

Первые дни — это всегда раскачка. Опять же, установлениенеформальных контактов, втирание в доверие. То есть, с одной стороны, студентами взрослым фольклористам да этнографам в таких местах всегда рады (развлеченийздесь маловато, и заезжие клоуны в цене), а с другой — мы же хотим проникнутьво что-то, чего еще сами не знаем. Суметь спросить… А это требуетпостепенности.

Или умеренного сумасшествия.

(Не могу сосредоточиться. Кажется, я забыл что-то важное, чтоне перекрывается записями. Это нервирует и слишком отвлекает на себя, а насамом деле это может быть какой-то пустяк. Чтобы правильно спросить, нужнастепенность, сдвинутость, частичное знание ответа и… что-то еще.)

В хуторе наличествует электричество — осталось с прежнихвремен. Дед Терхо — счастливый обладатель телевизора. На высокую антеннуловятся три финских канала, из них один музыкально-фольклорный…

Карельская культура вымирает, ребята. Мы вот что-тособираем, а толку? Даже языки карельские — их было когда-то два десятка, сейчастри или с натяжкой четыре, скоро сольются в один, а потом все. Культура-то насамом деле — это не ряженая самодеятельность, это понимание мира, общение смиром…

Мы тут как-то посчитали с Хайямом, и получается, чтоспасение — реальное, не показушное! — всех культур Русского Севераобойдется дешевле, чем полет одного космонавта или ремонт колоннады Большоготеатра. Ну и что? Посчитали. Теперь знаем. Все.