И еще перекрестился. Вот тебе и дикарь. Папеньку было ужаскак жалко. Ведь столько ждали этого дня! Денег одних издержано — на дорогу, дана наряды, да на кормовые, да Льву Александровичу Кукушкину на подарок, чтобприглашение на малоэрмитажный четверг устроил (хоть и старый знакомец, а тожеведь отблагодарить надо)!

Собственно, сколько издержано денег, сосчитать былонетрудно, потому что вести счет папенька доверил сыну — сам-то с арифметикойбыл не очень. Стало быть, так: двадцать восемь рублей тридцать три с четвертьюкопейки на лошадей, восемь рублей тринадцать с половиной копеек столовых, пятьсоттридцать рублей на платье, сто пятьдесят рублей за бронзовую наяду для ЛьваАлександровича да на четыре рубля одиннадцать копеек прочих расходов, а всего(исчисление было простейшее, и Митя даже лоб морщить не стал) 720 рублей 57копеек да три полушки. Шутка ли?

Да разве в одних деньгах дело? Папенька своему Прожекту всюдушу отдал, сколько раз маменьке во всех подробностях обсказывал, как оно всепревосходно в их жизни переменится, когда матушка-императрица Митридатомвосхитится и к своей особе его приблизит, а там, глядишь, вспомнит прежнююсимпатию и устремит свой солнечный взор на некоего отставного секунд-ротмистра.Ах, да куда солнцу до этого взора? Оно способно произрастить из семечкитравинку, не более, а волшебный взор Екатерины может самую малую травинку вмигобратить в прегордый баобаб. Маменька слушала эти мечтания и только пунцовелаот счастья.

Три с лишком года готовил папенька Митю. Можно сказать,только Прожектом и жил с того самого мгновения, когда обнаружил, что сынок унего не такой, как прочие дети.

До того дня младшенького жалели, считали дурачком. Мите ведьуже четвертый годок шел, а он ни слова не говорил. Губками пошлепывал, шелестелчто-то, а никакого членораздельного речения от него не было. Уж и увещевали, икричать пробовали — помалкивает и только, хотя вроде не глухой, всё слышит.Наконец махнули рукой, решили, что, видно, не жилец, приберет его Господь вневеликих годах, а пока пускай себе растет, как хочет.

Как Митюшу самому себе предоставили, тут у него самаяинтересная жизнь и началась. Больше всего он полюбил сидеть в классной комнате,где старшего брата Эндимиона мосье де Шомон и семинарист Викентий поочереднообучали наукам. Если малыша гнали, он закатывал рев и после долго икал, потомугнать перестали — пускай его сидит. Еще выяснилось, что кроха надолго затихает,если дать том из французской «La Grande Encyclopedic» (ее Алексей Воиновиянекогда со столичной службы привез, получил в уплату карточного долга). Гляделивзрослые на маленького дурачка — умилялись: уставится на большенную страницу,будто и впрямь читает. Если б им сказать, что Митя на четвертом году жизни и всамом деле читал французскую энциклопедию статью за статьей, том за томом,нипочем бы не поверили.

Но тут надо с самого начала рассказывать — с того самого мига,когда потомственный дворянин Звенигородского уезда Дмитрий Алексеевич Карповначал свое знакомство с подлунным миром. Сей отпрыск старинной фамилии (в гербе— конское копыто и собачья голова на палке) явился на свет не как обычныепискуны, а в полном молчании и с широко открытыми глазами, которыми, кудивлению лекаря и повивальной бабки, принялся немедленно вращать и хлопать.Что новорожденный молчал, было, пожалуй, не столь и удивительно — очень ужоглушительны были стенания роженицы, измученной безысходными многочасовымипотугами и принужденной подвергнуться жестокой операции чревовзрезания. Приотчаянном шуме, производимом несчастной, надежды быть услышанным уновопришельца было бы немного. А вот открытые, ясные глазенки, с первого жемига зажегшиеся ненасытимым любопытством, и в самом деле являли собой феномен всвоем роде исключительный.

Другая интригующая особенность проявилась чуть позже, когдана голове младенца отросли волосенки — всюду каштановые, а на темечке седоепятнышко, из которого со временем произросла серебристая прядка. Однакозначение этой символической меты открылось много позднее, а поначалу никтоничего такого не подумал. Мало ли что: у одного родимое пятно, у другоговеснушки, а у этого на голове белая клякса.

Отец заранее приготовил для второго чада, буде родитсямужского пола, превосходное имя Аполлон, однако был вынужден поступитьсяблагозвучным прозванием в пользу обыденного Дмитрия. Так звали тестя, вденежном воспомоществовании которого у отставного конногвардейца в ту пору какраз явилась самая неотложная нужда в связи с некими карточнымиобстоятельствами.

Крохотный Дмитрий Алексеевич был помещен в колыбельку,построенную умельцем из родительского имения Утешительного (прежней Сопатовки)на манер корабля, и пустился на сем челне в плавание по морю жизни, поначалутихому и мелководному.

В спаленке на потолке было изображено вращение планет вкругСолнца. Эту-то картину Мите и суждено было лицезреть в продолжение всегопервого года своего земного бытия. Напротив каждого небесного тела русскими илатинскими буквами указывалось его название, так что обжект и его письменноеобозначение слились для Мити воедино много ранее, чем сопутствующее тому жепредмету устное наименование. Сначала было Солнце ¤ Sol; потом, когда Митенькупервый раз вынесли в сад и показали на желтый жаркий кружок, появилось «сонце»,а соединил первое и второе он уже собственным разумением, и то был самыйволнующий и таинственный миг в его жизни.

Ужасно хотелось поскорей выучиться ходить, но изверги продержалиспеленутым чуть не до года. Зато когда пустили ползать, Митя уже к вечерунаучился переступать, держась за стенку, а назавтра ходко ковылял по всемудому, делая всё новые и новые открытия.

Что не разговаривал ни с кем до трех лет, гак недосуг было.Что интересного мог он услышать от окружающих? От няньки Малаши, когдаукладывает в кроватку: «Баю-бай, баю-бай, заберет тебя Мамай». От маменьки,когда утром принесут к ней в спальню — показать: «Усю-сю, Митюшенька, сахарныймой душенька». От братца Эндимиоши, когда забежит в детскую спрятать в верноеместо, под колыбелькой, рогатку или тряпицу с уворованным у папеньки табаком:«Что, урод, всё в пеленки гадишь?» (Вот и не правда. Митя с шести месяцевприучил няньку: как зацокает языком, стало быть, зов натуры. А что она, дуранепонятливая, раньше не скумекала, об чем цоканье, так то не его вина.)

Главное Митино приключение той безгласной эпохи былопотихоньку забраться к папеньке в кабинет, где книги, или, того лучше, к гостям— под столом сидеть. То-то наслушаешься, то-то нового узнаешь: и про войну стурками-шведами, и про якобинцев, и про московские происшествия. Но во взрослыхкомнатах тем более языком болтать незачем, иначе сразу подхватят на руки иуволокут назад, к Малаше, по тысячному разу слушать ерунду про Кота Котовича иБабу Ягу.