— Это была минимальная доза. В порядке дегустации. Дляэкономии времени и сил. Моего времени и ваших сил. И чтобы вы поняли: мы недилетанты, а профессионалы. Вы сами-то профессионал или как?

Собкор вопроса не понял, однако кивнул.

— Ну, значит, умеете оценивать ситуацию. Раунд проигран,информацию из вас мы все равно добудем. Вы знаете, что технические средства этогарантируют, вопрос лишь во времени. Так что, поговорим?

Собкор снова кивнул.

— Ну вот и золотце, — усмехнулся Яичный. — Значит, так.Официальную биографию можете не рассказывать, ее мы знаем. Лучше поведайте нам,уважаемый Иван Ильич Шибякин 1948 года рождения, как складывалась та линиявашей судьбы, что сокрыта от невооруженного глаза. Я спрашиваю, вы отвечаете.Четко, полно, честно. Я обучен определять дезинформационные импульсы помикросокращениям зрачка. Чуть что — получите дозу. Итак. Вопрос номер один. Вкакой структуре проходили спецобучение? ГРУ?

Собкор кивнул и в третий раз.

— Отлично. Я чувствую, мы поладим, — Яичный потянул запластырь. — Вопрос номер два. Сколько вас?

Едва рот освободился от липкого плена, Собкор, не теряя нимгновения, вцепился допросителю зубами в палец. Вгрызся, что было сил. На языкезасолонело. Хотел вовсе откусить, но Яичный, выматерившись, ткнул Собкорауказательным пальцем другой руки куда-то под скулу, и от этого лицо вдругодеревенело, челюсти разжались сами собой.

Укушенный налепил пластырь обратно, затряс окровавленнойрукой.

Протягивая ему платок, Рыжий сказал:

— Она же предупреждала: вряд ли профи, скорее идейный.Такого на два прихлопа не расколешь. Чего ты вздумал в гестапо играть? Сказано,в Мухановку, значит, в Мухановку. Всё выслужиться хочешь, в дамки лезешь?

Яичный скрутил платок жгутом, перетянул раненый палец.

— Нам тут так на так до ночи сидеть, — зло процедил он. — Нетащить же его через двор среди бела дня? Время — субстанция конечная, егоберечь надо. Опять же не впустую париться, а дело сделать. Ничего, я всякихколол. И идейных тоже. Пытка — не попытка. Да, товарищ?

Это он уже обратился к Собкору — наклонился к самому лицупленника, подмигнул, а у самого глаза бешеные. Разозлился, значит, из-запальца-то.

Собкор говорить не мог, а потому тоже подмигнул. Мысль унего сейчас была одна: пробил час испытания. Нисколечко не боялся. Дажеобрадовался, потому что знал — выдержит.

Рыжий сказал:

— Охота тебе. В Мухановке вколем дозу — скворушкой запоет.Всё расскажет: и сколько, и кто, и где.

А третий, которого Собкор окрестил Курносым, помалкивал,держал руки в карманах. Слова Рыжего взволновали пленника. А ну как в самомделе накачают наркотиками? Не выболтать бы, о чем не положено знать никому иникогда.

— Охота, — отрезал Яичный. — Я эту гадюку кусачую сейчас безхимии поучу уму-разуму, по-афгански.

Он нагнулся, взялся одной рукой за ремень, которым былистянуты щиколотки Собкора, и рванул, намереваясь выволочь узника на серединучердака.

Рывок был такой мощи, что старый, в нескольких местахперетертый ремень лопнул. Яичный едва удержался на ногах, Собкор же проворновстал на колени, потом на корточки, увернулся от рук Курносого и, не тратявремени на то, чтобы распрямиться, метнулся к окошку. Вышиб головой прогнившуюраму, кубарем прокатился по теплой, сверкающей бликами крыше и ухнул вниз, вгустую тень.

Об асфальт он ударился спиной. Боли и звуков не было, нозрение и обоняние Собкора покинули не сразу. Он судорожно вдохнул запахи двора:сырость, бензин и карбид. В голубом прямоугольнике зажатого меж корпусами небасветило солнце.

Внезапно, очень явственно и отчетливо он увидел себя,молодого, четверть века назад. Рядом стояла жена. Они только что приехали наОстров Свободы, в первую загранку, вышли на балкон и смотрели на океан, назалитую солнцем Гавану. «…Семьсот сертификатов будем тратить на жизнь, а попятьсот пятьдесят будем откладывать, да, Вань? Накопим, Вань, и купимдвухкомнатную на Ленинском или на Академической», — щебетала Люба счастливымголосом. Собкор слушал и улыбался, а вокруг было столько света, сколько никогдане бывает в северных широтах.

Вдруг солнце начало стремительно меркнуть, небо потемнело, аоблака сделались похожи на черные дыры. Это конец света, удовлетворенно подумалИван Ильич. Допрыгались, гады? Ну, теперь вы за всё ответите.

Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха,потянулся и умер.

Ах, лутьше б умер я, нещастный,

Нежель сердечну муку длить

И тщиться пламень сладострастный

Слезами горькими залить,

— бормотал себе под нос нечесаный господин в засаленномсюртуке, отчаянно гримасничая и размахивая кулаком.

Пиит, с уважением подумал Митя. Внимает зову музы. Однако навсякий случай отодвинулся подальше — еще зашибет в лирическом упоении,ручища-то вон с оглоблю, да и пахло от Аполлонова жреца нехорошо, кислятиной ипотом.

Среди собравшихся в сей позднеутренний час в апартаментахсветлейшего князя Зурова стихотворец один был обтрепан и не напудрен, всепрочие явились парадно, благоухая цветочными ароматами и немецкой туалетнойводой.

Снова, как вчера, приходилось ждать, но умудренный опытомМитя уже понимал: придворная жизнь по большей части состоит в ожидании.Сегодня, правда, томились не только Карповы, а все, пришедшиезасвидетельствовать почтение великому человеку. Дам почти не было, всё большегоспода, в том числе преважные, иные в генеральских мундирах, а у некоторых накамзолах такие бриллиантовые пуговицы, что за каждую, наверно, можно по дваУтешительных купить. Стояли смирно, в голос никто не говорил, и вообще, какприметил Митя, держали себя здесь много строже, чем давеча в высочайшемприсутствии. Сам же себе сей удивительный феномен и разъяснил: там, начетверговом собрании у государыни, что — лестно быть приглашенным, и только, атут у людей судьба решается. Вот где подлинное вместилище власти, в этихбеломраморных комнатах, примыкающих к внутренним царицыным покоям.