Симпатичный и вполне дружеский смех аудитории показал, чтохотя они и вовсе не «товарищи», но мою оговорку вполне понимают. Затемпоследовал вопрос. Встала высоченная девушка с длиннейшими волосами, сбольшущими глазами, с нежнейшим ртом.

– Вот мы с подругой поспорили, господин Аксенов. На вассовсем неплохо сшитые брюки. Неужели такие брюки делаются в России?

– Да, – твердо ответил я. – Такие брюки шьетмой приятель прогрессивный портной Игорь, который живет в московском районеФили-Мазилово, а эту клетчатую ткань он покупает в торговом центре Измайлово.

Ответ исчерпывающий. Вижу плохо скрытый восторг одной изпоспоривших подруг, разочарование и неудовольствие другой.

Человечество, я люблю тебя за то, что ты запускаешь в небобумажных змеев, А потом смотришь на них как на чудеса природы.

Человечество, я тебя ненавижу.

Смешной эпизод на первой лекции не помешал нашим занятиям.Блистая по-прежнему фили-мазиловскими штанами, я начал знакомить аудиторию сответами наших прозаиков на мою анкету «Как из н и ч е г о возникает н е ч то?».

Читателя, конечно, в первую голову интересует аудитория –ее, скажем, средний возраст, внешний вид, национальный состав, много ли былоамериканских русских…

О русских в этих записках разговор пойдет особый, сейчасскажу лишь, что их прошло передо мной немало, разных поколений эмиграции иразных возрастов.

Теперь о возрасте моей аудитории. На двух или трех занятияхпоявлялась древняя старушка в седых кудряшках и слуховых очках. Она обычносадилась в первом ряду и улыбалась добрейшей, хотя и весьма отвлеченнойулыбкой. Иногда мне казалось, что она не понимает ни слова из моих экзерсисов.Я думал, что это какая-нибудь отставная профессорша или жена отставногопрофессора, но впоследствии выяснилось, что старушка – обыкновенная студентка.В американских университетах, оказывается, нет возрастного лимита, и если васна старости лет одолеет блажь «взять курс» в университете – you are welcome!

Присутствие старушки, как вы понимаете, значительно повысилосредний возраст моей аудитории, а он и так был не очень-то низок. Постояннымислушателями были профессора и аспиранты кафедры славистики. Студенческий составбыл текуч. Об обязательном посещении лекций в американских университетах иговорить-то смешно: ведь там сейчас идет борьба за отмену оценочных баллов.Студенты шляются по кампусу и выбирают лекции по вкусу или по настроению, какспектакли в театральной афише.

Ко мне приходили не только слависты и филологи. Однаждыявилась целая команда каких-то кибернетиков. Не знаю, что из заинтересовало всовременной советской прозе, знали ли они достаточно язык, но отсидели два часас умными лицами, тихо и мирно, меняли только катушки в магнитофоне. Быть может,подключали меня к какому-нибудь компьютеру? Эта мысль показалась мне тогдаочень забавной, и я в этот день чрезвычайно старался – на компьютер.

В другой раз на лекцию пришел молодой человек с собакой. Песбыл мужчиной породы колли, очень длинноволосый, чистый и благородный. Всюлекцию он спокойно лежал на полу у ног хозяина, но не спал, а голову держалвысоко, смотрел на меня, молчал и только два-три раза сдержанно зевнул.Чудесный слушатель! Я думал сначала, что в этом визите с собакой ко мне налекцию было что-то особенное – или сверхпочтение к лектору из России, или,наоборот, эпатаж, – но потом заметил собак и в других аудиториях и понял,что это лишь простое уважение к умному другу, собаке, ничего больше.

Как видите, читатель, в американской аудитории естьнекоторые странности по сравнению с нашей отечественной, но странности этинебольшие, а в основном люди как люди и внешним видом не особенно от нашихотличаются, только, конечно, брюки на них американские.

Теперь – анкета. За несколько дней до вылета из Москвыпришла мне в голову счастливая идея – пустить среди своих друзей анкету.Звучала она приблизительно так:

«Каждое новое произведение – это новая реальность, новоетело в пространстве. Как из н и ч е г о возникает н е ч т о?

Каким образом в спокойной и пустой атмосфере вдругпоявляется «неопознанный летающий объект» новой прозы?

Что вас обычно толкает к перу – мысль или эмоция?

Что возникает прежде: стиль, интонация или герой, замысел,идея?

Согласны ли Вы с тем, что при смысловом побужденииприходится с о б и р а т ь то, из чего при чувственном начале в ы б и р а е шь?

Какова мера факта и вымысла в Вашей прозе и кактрансформируется в ней Ваш личный жизненный опыт?»

Словом, вопросы касались довольно тонких субстанций. Я сновапошел на хитрость, взял то, что интересовало меня самого, и так получилось, чтопсихология творчества прозаика стала главным предметом моих лекций.

Я волновался – а интересны ли будут американцам нашипрофессиональные размышления? Оказалось – попал в точку! Слушатели мои былиувлечены спором, который развернулся перед ними при помощи этой анкеты.

Прежде всего их привлекло разнообразие мнений, столкновениеразличных, порой полярных точек зрения. В силу различных предубеждений (всемнам понятно, откуда они взялись) американцы знают лишь то, что мешает развитиюнашей литературы, но далеко не всегда понимают то, что вдохновляет нас и зоветне оставлять своих усилий.

Трудности наши – в силу также предубеждений – очень частопреувеличиваются. Однажды я читал на лекции один из рассказов Трифонова иговорил на его примере об интуитивной прозе, о том, что читатель здесьпризывается в соавторы и становится (при известном, конечно, усилии) участникомтворческого акта, вроде слушателей на джазовом концерте. После чтения одинпаренек печально сказал:

– Как жаль, что такой замечательный рассказ нельзянапечатать в Советском Союзе.

Пришлось показать книгу, по которой я читал и тираж которойбыл сто тысяч экземпляров.

Та же самая история произошла и с моей собственнойиронической прозой. Говоря об этом жанре, я читал студентам некоторыезлоключения Мемозова из «Литературной газеты», а они, как оказалось полагали,что это «подстольная литература».

Даже студенты-русисты, прекрасно знающие литературу XIX векаи авангардные поиски первой четверти ХХ, очень плохо знакомы с сегодняшним днемнашей живой прозы. Анкета давала мне возможность и для информации.