Итак, с каждым днем мы все лучше понимали друг друга. Язабывал порой о том, что я читаю сейчас лекции где-то за двенадцать тысячкилометров от дома перед какими-то там американцами, и предлагал рассуждатьвместе, потому что и мне самому был крайне интересен предмет спора «как изничего возникает нечто?», потому что нельзя в этом деле найти никаких научныхистин, ничего неоспоримого, и это как раз замечательно, а ценность всего этогодела состоит лишь в шевелении мозгами.

Вот пример монодиаполилога в седьмой аудитории Банч-холла,дверь которой была всегда открыта на галерею, в условный воздух зимнего сада.

– Когда вы говорите «из ничего», вы, должно быть, неимеете в виду полнейшую пустоту? Конечно. Катаев прав – ведь пустоты несуществует, ведь мир же материален. Вы помните, он приводит надпись напамятнике Канту, появившуюся сразу после взятия Кенигсберга: «Теперь ты видишь,Кант, что мир материален». Однако мне кажется, что у господина Катаева сквозьпродуманный материализм просвечивает стихийный идеализм… Но почему же? Ведьфантазия художника – это тоже реальность. Фантазия, быть может, не менеереальна, чем шелест листвы. Простите, но это более таинственное явление! Болееили менее, не правда ли? Вы шутите, сэр? О, нет, я иногда полагаю, что реальныеявления, окружающие нас, такие, как закаты, течение рек, камни, птицы, песок,не менее таинственны, чем фантазия. Здесь упоминается также ю-эф-оу, то есть«неопознанный летающий объект». Вы ведь знаете, что существует гипотеза, покоторой UFO – это знаки или тела, проникающие к нам из иного измерения. Однойталантливой поэтессе и не менее талантливому прозаику кажется, что нашисочинения уже существуют в мире, и даже без нашего участия. Художник лишьназывает еще неназванное, он проникает в иное измерение и называет прежденевидимые тела, дает им форму, цвет и звук. Он подменяет ими жизнь, по мнениюнекоторых. Литература не всегда этична. Иногда она дурачит и подменяет собоюжизнь. Литература девятнадцатого века заменила сам девятнадцатый век. Ктосогласен? Я согласна! Я не согласен, мы не согласны! Я полагаю, что предметыискусства не подменяют жизнь, но становятся в ней новыми телами, то естьукрашают жизнь и раздвигают ее границы.

Увы, они теряют часть своей таинственности, не так ли?совершенно верно или наоборот – правда? Быть может, названные, они становятсяеще более таинственными? Кто сказал, что названные нами предметы менеетаинственны, чем неназванные? Вы называете небольшое существо с длиннойшерстью, хвостом и круглыми глазами cat, мы называем это существо кот, но развеменее таинственным становится это пушистое существо от названий? Нам (еще,пока) не под силу проникнуть до конца в истинную суть предмета – в этом и естьглавное мучение искусства…

Каждый день Неопознанный (может быть, Летающий) Генийдобавлял к своей поэме на бетонном заборе новую строфу. Однажды ночью язаметил, что буквы светятся в темноте. Последняя строфа выплывала из густоговоздуха слово за словом и ложилась на бетон:

Человечество, я люблю тебя за то, что ты пишешь светящимисякрасками на заборе о том, как ты любишь себя и как ты себя ненавидишь, какбудто никто ничего не знает…

Человечество, я тебя…

Быть может, на маршруте «отсюда в вечность» они и пролетелибы всю пустыню Невада без остановки, если бы вдруг на горизонте не запылалраскаленными до ярости углями игорный город Лас-Вегас.

Пилота, видимо, начали мучить рефлексии. Вначале он резкозадрал нос самолета, как бы уходя от соблазна повыше, потом дернулся вправо,влево и наконец, словно отбросив все сомнения, гикнулся вниз.

«Ну вот и прибыли! Крышка!» – подумал Москвич, глядя, какнесутся на него пустынные улицы призрачного города и вся бесшумная, ноослепительная конкурентная борьба мировых фирм бензина, алкоголя, табака,парфюмерии, костром полыхающая в сердце Невады. «Крышка», однако, оказаласьпросто крышей гигантского здания. Пилот приземлился точно на три точки, нопотом, видимо не рассчитав дистанции торможения, стал валить одну за другойантичные статуи, которыми крыша была в изобилии украшена.

Когда Москвич очнулся, он увидел над собой беломраморноеизваяние чего-то величественного. Оказалось, что они стоят у подножияскульптуры Цезаря. Он оглянулся – кто ж держит его под белы руки? Оказалось,что держат две мускулистые девицы в шлемах легионеров и в коротких римскихтуниках. Третья «римлянка» стояла перед ним, предлагая на подносе ключ, рюмкуконьяка, счет за рюмку, а также какую-то таблицу, как впоследствии выяснилось,игру «кено».

Наивный Москвич предположил было, что он преодолел такназываемый time warp[12] подобно герою Курта Воннегута СтониСтивенсону и сейчас действительно находится в Древнем Риме. «Что же, – снекоторой тоской подумал он, – выходит, мы и Древний Рим задним числомоблагородили, а на деле значит – безвкусица?»

Тут повернулась в дверях дворца какая-то система зеркал, иМосквич увидел в зеркале самого себя, мускулистых девиц, за ними стройфонтанов, за фонтанами огромный бескрайний автопаркинг и понял, что он все ещев современной Америке. Наконец и название дворца увидел на огромной вывеске:

Перед ним явился Босс из Топанга-каньона, его недавнийпилот. Он был уже в тоге римского патриция и с лавровым веночком на седыхкудрях. Любезно и многообещающе улыбаясь, он приглашал Москвича последовать заним внутрь цезарских чертогов. Без всяких колебаний – вот ведь что делает слюдьми «пограничная ситуация»! – Москвич направился вслед за Боссом ичерез секунду попал – в капитализм! Да-да, в тот самый классический «мирчистогана», именно такой капитализм, какой представлялся ростовскому домушнику,капитализм, где Девочки танцуют голые, А дамы в соболях, Лакеи носят вина, Аворы носят фрак!

Бесконечный, как преисподняя, зал открылся взору. Тысячилюдей были там. Они играли на сотнях игральных автоматов, тянущихся правильнымирядами, словно станки на заводе. Ближе к центру открылись огромные пространствас зеркальными потолками, в которых отражались зеленое сукно десятков игральныхстолов, катящиеся кости, фишки, веерами разворачивающиеся карты, крутящиесярулетки, бесчисленное множество человеческих рук, снующих, трепещущих,неподвижных, предлагающих, приглашающих, вызывающих, просящих… головы жесливались в одну массу, похожую на сгустки какой-то глубоководной, может бытьдаже и одушевленной, протоплазмы.