Психологические категории, лежащие в основе идеи незыблемости государственных границ, не столько эмпатия или моральное суждение, сколько нормы и табу (это тема главы 9). Влиятельные страны больше не считают завоевание возможным. Если сегодня какой-нибудь политик в демократической стране выступит с предложением завоевать другое государство, его встретят не контраргументами, а непониманием, протестами или смехом.

Норма территориальной целостности, подчеркивает Захер, расправилась не только с завоеваниями, но и с другими видами манипуляций с границами. Во времена деколонизации границы вновь образованных независимых государств были просто линиями на карте, которые имперская администрация нарисовала десятки лет назад, порой разделяя земли компактного проживания какого-нибудь этноса или, наоборот, объединяя территории враждующих племен. Тем не менее после деколонизации не возникло никакого движения, которое стремилось бы усадить лидеров новых государств за одним столом, дать им чистую карту и карандаш и провести границы заново. Да и после распада СССР и Югославии условные линии между бывшими союзными республиками или областями без всякого пересмотра стали прочными межгосударственными границами, разделяющими суверенные страны.

Сакрализация произвольных линий на карте может казаться нелогичной, но в уважении норм, даже случайных и необоснованных, есть смысл. Специалист по теории игр Томас Шеллинг заметил: если обеим сторонам более выгодна серия компромиссов, чем отказ от переговоров в принципе, любой заметный мысленный ориентир может подтолкнуть их к взаимовыгодному соглашению[654]. Например, продавец и покупатель могут сойтись на среднем между их предложениями или согласиться на какое-то круглое число, вместо того чтобы бесконечно спорить о справедливой цене. Китобои в «Моби Дике» подчинялись норме «Рыба на лине принадлежит владельцу линя», потому что знали: это поможет им избежать «самых неприятных и жестоких споров». Юристы говорят, что право собственности — это 9/10 закона, и все знают, что крепкие заборы — гарантия хороших соседей.

Уважение к норме территориальной целостности подтверждает, что споры, подобные тем, что европейские лидеры вели с Гитлером в 1930-х, когда захват им Австрии и части Чехословакии считался вполне резонным способом добиться совпадения границ Германии с районами проживания этнических немцев, более невозможны. Действительно, эта норма противоречит идеалу национального государства и близкому ему принципу самоопределения народов, которым были одержимы в конце XIX и начале XX вв. правители государств. Провести плавную границу через фрактал взаимопроникающих этнических групп — неразрешимая геометрическая задача, и жизнь в существующих границах лучше бесконечных попыток вычислить квадратуру круга, грозящих этническими чистками и завоеваниями с целью воссоединения народов.

Норма территориальной целостности не раз приводила к несправедливостям, когда этнические группы оказывались внутри политических единиц, абсолютно не заинтересованных в их благополучии. Эта тонкость не ускользнула от мелвилловского Измаила, размышлявшего: «Что такое бедная Ирландия для грозного гарпунщика Джона Булля, как не рыба на лине?» Некоторые мирные европейские границы разделяют страны, удобно гомогенизированные массовыми этническими чистками Второй мировой войны и теми, что случились после, когда миллионы этнических немцев и славян были изгнаны из своих домов. Сейчас к странам третьего мира предъявляются более высокие требования и, согласно аргументу социолога Энн Хиронаки, норма территориальной целостности и неприкосновенности границ может приводить к затягиванию гражданских войн в этих регионах. Но для мирового сообщества в целом принцип нерушимости границ кажется хорошим компромиссом. Как будет показано в следующей главе, большое количество малых гражданских войн приводит к меньшим потерям, чем несколько больших межгосударственных, не говоря уже о мировых, в полном соответствии с законами степенного распределения кровопролитных конфликтов. Более того, гражданских войн стало меньше и они стали менее разрушительными, когда современные государства перестали считать себя хранилищем души нации и превратились в многонациональный общественный договор, удовлетворяющий принципам прав человека.

~

Вместе с идеалами национализма и покорения других народов в послевоенные десятилетия поблек и еще один — честь. Луард высказался здесь довольно сдержанно: «В целом ценность человеческой жизни сегодня, вероятно, выше, а важность национального престижа (или „чести“), вероятно, ниже, чем раньше»[655]. Никита Хрущев, возглавлявший СССР на пике холодной войны, выразил новое мировосприятие, сказав: «А что, мы должны были вести себя, как офицеры в царское время, — пукнул на балу и застрелился от позора? Лучше отступить, чем ввязаться в войну»[656]. Лидеры многих стран согласны с ним: они предпочитают отступить и не открывать огонь в ответ на провокации, которые в предыдущие столетия подтолкнули бы их к войне.

В 1979 г. США ответили на два случившихся почти подряд вызова — советское вторжение в Афганистан и захват американского посольства в Иране при потворстве со стороны местного правительства — всего лишь бойкотом Московской Олимпиады и ежедневными выпусками телепрограммы Nightline, посвященной кризису с заложниками. Президент Джимми Картер позже скажет: «В моем распоряжении имелось оружие, с помощью которого я мог стереть Иран с лица земли. Но в этом случае погибли бы и наши дипломаты, и я не хотел убивать двадцать тысяч граждан Ирана. Так что я не стал применять силу»[657]. Хотя американские «ястребы» были в ярости из-за «слабохарактерности» Картера, их кумир Рональд Рейган в ответ на взрывы в Бейруте в 1983 г., в результате которых погиб 241 американский военнослужащий, вывел из страны американские войска, а в 1987 г. не ответил агрессией на инцидент с фрегатом «Старк», по которому иракский истребитель по ошибке выпустил две ракеты, убив 37 моряков. Взрывы в поездах в Мадриде в 2004 г., устроенные исламскими террористами, не только не настроили испанцев против мусульман, но сподвигли их на вотум недоверия правительству, втянувшему страну в Иракскую войну, что, по общему мнению, и вызвало эту атаку.

Самый большой вклад в развенчание понятия «чести» внесло разрешение Карибского кризиса в 1962 г. Возможно, мир в пучину кризиса низвергло именно стремление лидеров укрепить международный авторитет своей державы, но Хрущев и Кеннеди, оказавшись в эпицентре конфликта, осознали, что обоим нужно сохранить лицо и решать проблему придется совместно[658]. Кеннеди читал книгу Барбары Такман «Августовские пушки» (The Guns of August), историю Первой мировой войны, и знал, что международная игра в «кто первый струсит», подогреваемая «личными комплексами ущербности и величия», может привести к катастрофе. Его брат Роберт Кеннеди впоследствии вспоминал: