Хрущев, как видно из его саркастической реплики о царском офицере, тоже был осведомлен о психологии чести и имел интуитивное представление о правилах теории игр. В самый напряженный момент кризиса он так описал ситуацию Кеннеди:

Они развязали узел, делая взаимные уступки: Хрущев убрал ракеты с Кубы, Кеннеди — из Турции. Кроме того, Америка дала обещание не вторгаться на Кубу. Деэскалация Карибского конфликта — это не просто необыкновенное везение. Мюллер изучил историю конфронтации сверхдержав во времена холодной войны и пришел к выводу, что напряжение нарастало не равномерно, подобно ходу эскалатора, но поэтапно, словно шаги по ступеням лестницы. Лидеры несколько раз начинали опасный подъем, но с каждой ступенькой страх высоты усиливался, и они искали повода осторожно спуститься вниз[661].

И несмотря на все ботинки, которыми стучал по столу Советский Союз, лидеры именно этой державы освободили мир от угрозы очередного катаклизма: Михаил Горбачев не препятствовал исчезновению сначала соцлагеря, а затем и Советского Союза, что историк Тимоти Гартон-Эш назвал «умопомрачительным отречением от использования силы» и «блестящим примером роли личности в истории».

Последняя ремарка напоминает нам, что вероятность в истории работает в обоих направлениях. Если параллельные вселенные существуют, то наверняка в какой-то из них водитель автомобиля эрцгерцога не ошибся, поворачивая в Сараево, а полицейский во время Пивного путча выстрелил в другого человека — и история обошлась чуть меньшим количеством войн. Но возможно, в других мирах американский президент внял совету Комитета начальников штабов и напал на Кубу, а Советский Союз двинул вперед танки, реагируя на снос Берлинской стены и история обогатилась парочкой новых войн. Но учитывая, что меняющиеся вероятности зависят от превалирующих в обществе идей и норм, неудивительно, что в нашей вселенной первая половина ХХ в. прошла под влиянием Гаврилы Принципа и Гитлера, а вторая — Кеннеди, Хрущева и Горбачева.

~

Сопротивление населения демократических стран воинственным планам своих лидеров тоже изменило ландшафт ценностей ХХ столетия. Конец 1950-х и начало 1960-х гг. запомнились массовыми демонстрациями за ядерное разоружение, символом которых (а потом и других антивоенных движений) стал «пацифик» — голубиная лапка в круге. К концу 1960-х США раздирали протесты против войны во Вьетнаме. Антивоенные убеждения больше не считались уделом сентиментальных тетушек обоих полов, и длиннобородые идеалисты в сандалиях не считались чудаками: к ним принадлежала значительная часть поколения, достигшего зрелости в этом десятилетии. Если произведения искусства, разоблачавшие Первую мировую войну, появились спустя десять и более лет после ее окончания, то массовое искусство 1960-х осуждало гонку ядерных вооружений и Вьетнамскую войну в реальном времени. Антивоенная пропаганда пронизывала телевизионные шоу и сериалы, которые показывали в прайм-тайм (такие как «Комедийный час братьев Смозерс» и «Военно-полевой госпиталь» (M*A*S*H)), и многие популярные кинофильмы и песни:

Как и в 1700-х и 1930-х, деятели искусства не только читали проповеди о безнравственности войны, они высмеивали ее, выставляя нелепой. На рок-фестивале в Вудстоке в 1969 г. группа Country Joe and the Fish пела:

В песне-монологе 1967 г. «Ресторан Элис» Арло Гатри рассказывает, что он призван в армию и должен явиться к военному психиатру в призывном пункте Нью-Йорка:

Этот момент в истории культуры легко упустить, приняв за привычную ностальгию беби-бумеров по временам их юности. Как шутил Том Лерер, они выиграли все битвы, зато у нас самые лучшие песни. Но в некотором смысле и наше поколение выиграло свою битву. Реагируя на общенациональный протест, Линдон Джонсон не выдвинул свою кандидатуру на президентских выборах 1968 г. Это способствовало победе Ричарда Никсона, который изменил военные планы, отказавшись от победы в войне ради спасительного для репутации вывода войск (однако не раньше чем еще 20 000 американцев и 1 000 000 вьетнамцев погибло в боях). После прекращения огня в 1973 г. американские войска были выведены, и Конгресс положил войне конец, запретив повторную интервенцию и сократив финансирование южновьетнамского режима.

После этого, как принято считать, США впали во «вьетнамский синдром» и сторонились всякого военного противостояния. К 1980-м страна оправилась достаточно, чтобы принять участие в нескольких малых войнах и опосредованно поддерживать антикоммунистические движения, но очевидно, что ее военная политика никогда не будет прежней. Этот феномен, названный «страхом потерь», «неприятием войны» и «Доверской доктриной» (требование, чтобы как можно меньше гробов, покрытых государственным флагом, прибывало на базу ВВС США в Довер) напоминают даже президентам-«ястребам», что страна не станет мириться с военными авантюрами, во множестве уносящими жизни. К началу 1990-х единственно приемлемыми для Америки войнами стали точечные вмешательства с использованием технологий дистанционного управления. Страна уже не могла согласиться с войной на истощение, которая перемалывает солдат десятками тысяч, или с истреблением иностранных мирных граждан с воздуха, как в Дрездене, Хиросиме и Северном Вьетнаме. Заметно изменились и сами вооруженные силы. Военачальники всех уровней осознали, что бессмысленные убийства — это репутационная катастрофа внутри страны и вред для отношений с другими государствами, поскольку отвращает союзников и подстегивает противников[662]. Корпус морской пехоты готовит состав по программе «Этика морского пехотинца», в рамках которой военнослужащим внушают новый кодекс чести[663]. Он звучит так: «Этика воина — защита жизни. Чьей жизни? Своей и других. Чьих других? Всех прочих». Кодекс пропагандируется при помощи стимулирующих эмпатию историй вроде «Случая на охоте», рассказанного Робертом Хамфри, офицером в отставке с безупречной репутацией, командиром стрелкового взвода, участвовавшего в битве за Иводзиму во Второй мировой войне[664]. История повествует о том, как американские военнослужащие, расквартированные в бедной азиатской стране, отправились охотиться на кабана.