— Ловили, как зайца, — усмехнулся Петька.

Из толпы показалась грузная фигура Пастернаева, с красной повязкой на руке, обозначающей дежурного по гарнизону.

— Давай его под землю! Веди в штаб! — распорядился Пастернаев.

В Военно-революционном штабе Шумный застал Коврова и Горбылевского. Они разговаривали с какой-то бедно по-крестьянски одетой девушкой в темном платке, низко опущенном на лоб.

Не успел часовой пропустить Шумного, как девушка радостно воскликнула:

— Петя!

Она бросилась к нему, но тотчас же растерянно остановилась.

— Петя, жив? Как хорошо!.. А я тебя искала… сказали — тебя снаряд… — и девушка замялась.

Петя узнал Аню Березко, но прошел мимо, не останавливаясь, строгий и воинственный. На его измученном и неестественно бледном лице, показалось, даже вспыхнула усмешка.

— То меня только воздухом повалило, — сказал он, оглядываясь на Аню.

Девушка хотела что-то сказать, но Петька помешал ей.

— Принимайте этого белого гуся, — устало сказал он Горбылевскому, протягивая ему отобранные у офицера документы. — Порядком мне он надоел.

Аня узнала ротмистра Стрелецкого, помощника полковника Попова, командира полка кавказской Дикой дивизии. Его знали почти все подпольщики города. Один матрос-подпольщик бросил бомбу под экипаж, в котором ехали ротмистр с полковником Поповым, но каким-то чудом они спаслись от смерти.

Аня, убедившись, что перед ней ротмистр Стрелецкий, решила сообщить об этом Коврову.

Ковров стоял с Петькой.

— Ты все-таки зайди в госпиталь.

— Да нет. Я просто умаялся… Такой бой был! Да, не всколошмать моряки эту офицерскую и юнкерскую роту, не знаю, что б получилось тогда… Жалко, что так много полегло моряков, — тяжело вздохнул Петька и замолк.

Аня подошла к Коврову и шепотом сообщила ему о пойманном офицере.

— Сергей, ты знаешь, что это за гусь нам попался? Схватили подлеца! — с сердцем бросил Горбылевский.

— Не оскорблять! — вдруг взвизгнул офицер. Он вспыхнул и подался всем своим длинным корпусом на Горбылевского. — Насчет подлеца полегче, не смейте, я — честный русский офицер. Я — солдат и только… Я никому не делал подлости! Так же и вам! — слова его вылетали отрывисто и четко, как выстрелы.

— Вы руководитель разбойничьего полка, — зло возразил Горбылевский, — от которого нет жизни мирному населению! Вы насилуете женщин, грабите, убиваете…

— Ну, это делаю не я, — перебил его офицер.

— Эта штука с норовом! Злой, как змея… — воскликнул Петька и тут же осекся. Он вспомнил, что здесь Аня, и ему не хотелось при ней признаться, что ротмистр укусил его за руку.

— Ничего, тут ему злость не поможет, — усмехнулся комиссар и попросил Шумного сбегать за начальником разведки Ваней Порхоновым.

— Ну, а с тобой, Аннушка, обо всем договорились, — ласково и тихо сказал Ковров девушке. — Смотри только, будь осторожнее. И приведешь отца, мне нужно с ним поскорее встретиться. Кланяйся ему. Жду его с нетерпением.

— Хорошо, я завтра буду на месте, — живо отвечала Аня и быстрой, легкой походкой направилась по плохо освещенному туннелю догонять Шумного.

Горбылевский усадил офицера около стола.

Ковров подошел к ним. Пленный смерил его проницательным взглядом, попросил разрешения закурить.

— Пожалуйста.

Ротмистр вынул из кармана серебряный с золотой монограммой портсигар, неторопливо извлек из него толстую душистую месаксудинскую папиросу «Реноме», взял ее в зубы. Протянул портсигар Коврову.

— Спасибо, я только что курил.

Офицер закурил, жадно затянулся, окутываясь голубой дымкой душистого крымского табака, повел своей длинной шеей, так, будто стоячий воротник английского френча душил его, и обратился сразу к обоим партизанам:

— Позвольте мне говорить?

— Пожалуйста.

Офицер глубоко вздохнул, казалось, сделал над собой огромное усилие, чтобы решиться на разговор с «товарищами».

— Господа… товарищи, вы напрасно думаете, вернее — видите во мне какого-то проходимца… как вы здесь выразились, — взглянул он на Горбылевского. — Нет, это не так! Верно, в белой армии всяких негодяев развелось немало. Но в ней немало и честных, преданных своей идее людей. Эти люди сами поражаются, что среди их богатого, образованного класса могло быть столько подлости и всякой низости. Так что среди ваших врагов есть честные люди! — сказал он спокойно и с твердостью.

— Может быть, — усмехнулся Горбылевский, удивленный смелостью офицера. — А, собственно говоря, зачем вы нам это доказываете?

— Я хочу вам сказать о себе.

— Хотите доказать, что вы честный человек?

— Да. Я считаю себя честным человеком.

— А зачем об этом говорить?

— Позвольте мне закончить.

— Хорошо, — ответил Горбылевский, изучая Стрелецкого, и улыбнулся Коврову, который тоже следил за каждым движением офицера.

— Итак, я хочу сказать о себе, — протянул офицер, раздавливая своими длинными пальцами недокуренную папиросу. — Я военный с самого детства. Отлично окончил кадетский корпус и потом еще учился… Я — офицер-штабист. Военное дело — мое призвание. Кстати сказать, я сын небезызвестного генерала Стрелецкого. Мой дед также был военный. Двадцать лет прошло с того дня, как я надел на себя военный мундир, — повторил он, тяжело вздыхая. — Я — солдат, честно отдающий силы, знания, душу на защиту русского дела. Я жил всегда одной мыслью, что служу своему народу. Народу, который своей кровью создал могущество и величие России! Я хотел, чтоб мой народ был процветающим, свободным и жил без тиранства. Вам эти слова могут показаться смешными. Но это так. И, если хотите, я рад тому случаю, что попал к вам в плен. Да, я совершенно искренне говорю об этом… Может быть, это богу так угодно… Я больше не могу терзаться. Мне нужен какой-нибудь конец!.. Мне хочется теперь сказать вам о пользе, которую я могу принести вашей народной революционной борьбе. Разрешите?

— Как это понимать? — спросил Ковров, пытливо поглядывая на офицера. «Хитро изворачивается», — подумал он.

— Я вам уже сказал о своем постоянном желании служить народу…

— Однако вы до сих пор служили его врагам, — резко перебил Ковров.

Офицер немного замялся.

— Я не могу понять, — медленно и слегка смущенно сказал он, — как получилось, что я в революции увидел гибель для России? Это до сих пор мне непонятно. Я считал, что мы еще не доросли до такой демократии, какую хотела большевистская революция. И я, как солдат, пошел спасать Россию. Многое тогда было непонятным… А теперь, когда жизнь заставила понять, то кажется странным, что я не мог сразу разобраться в таких простых вещах. Правда, я давно понял свою ошибку, но что я мог сделать, когда вокруг уже взирали на меня как на врага… Кто стрелял в народ, тот навсегда останется его заклятым врагом. Ужас! Я — враг того, кого любил всей душой… Я никому не нужен… выброшенный человек! Это мучило меня! Отчаяние, тоска все больше и больше терзали меня. Я много раз молил смерти и шел всегда