знает… От тревожной мысли бросило в дрожь… Записку, в которой Стродов, не надеясь на согласие, предложил Фёдору выйти для переговоров, передал пастух Терентий Пауков. Градов, к радости Ивана, ответил согласием и поставил свои условия: сходятся на заимке Сватковской в доме крестьянина Василия Исакова вечером в грядущую субботу. В составе делегаций по пяти или семи человек.

Стродов встретил Фёдора на высоком свежевымытом и застланном домоткаными цветастыми половиками крыльце, протянул руку и, скупо улыбнувшись, сказал:

– Здравствуй, старый дружище!

– Здравия желаю, – чуть наклонив голову, ответил Фёдор. Стродов пригласил Фёдора присесть на скамейку.

Крыльцо заливало светом яркого предзакатного солнца. В просторной ограде квохтали куры, а вокруг них, хорохорясь, как флаг, распустив налитый кровью гребень, по-генеральски стуча шпорами, горделиво расхаживал расцвеченный радугой коренастый петух. Изредка хозяин подворья вскидывал голову и, глядя на чужих людей, тревожно кокотал.

– Не думал, што встретимся? – после недолгой паузы спросил Стродов.

– Мысли о встрече, скажу, не было. А вспоминать иногда вспоминал. Есть што. Один Брусиловский прорыв што значит. Рядом шли на редуты немецкие. Рядом стояли, когда сам генерал Брусилов вручал по третьему Георгию…

– Было, – отозвался Стродов.

– А счас? Сам пожелал этой встречи? Или тебе приказали?

– Сам… Видно, судьба… – Стродов, глубоко вздохнув, кашлянул. – Я приехал сказать тебе спасительное слово.

– Смотрите-ка! Спасительное… Как Исус Христос.

– Не смейся! Я серьёзно… Но об этом чуть позже. Когда, как положено, сядем за стол поговорить по существу дела.

Хозяйка (звали её Татьяной), приземистая, русоволосая, полногрудая, на лице с лукаво-весёлой улыбкой старалась накрыть стол. Сковорода с гусятиной, тарелки с рыжиками, квашеной капустой, варёными яйцами, салом и посреди блюд литровая бутылка пшеничной водки – представились взору проголодавшихся гостей как дорогой подарок хлебосольных хозяев.

За столом уместилось по три человека с обеих сторон, остальным хозяйка наладила в прихожей.

Стродов налил водкой полные гранёные стаканы (выпьют по одному, зато по полному, переговоры надо вести, не замутив рассудок) и, встав во весь рост, огласил тост:

– За славных сибиряков, за их вечную дружбу!.. Пойдёт, Фёдор Павлыч?

Фёдор не возразил, но подумал: «Ловко придумал… Песня старая, а подходит и к новому времени».

Звякнули стаканы. Выпили кто сколько мог разом осилить – Стродов и Фёдор, как сговорились, по полстакана, другие (их дело второстепенное) – полностью. Зато ели все дружно. Тарелки пустели одна за другой, и Татьяна, радуясь тому, что гости не спесивы, подносила и подносила еду.

Из поездки за сеном с шестилетним сынишкой Санькой возвратился хозяин, поприветствовав, оглядел гостей: «Все молодые крепкие мужики, всем бы за плугом места хватило, на што тратят силушку, непонятно». Кто-то из гостей пригласил Василия, как хозяина, сесть за стол, но тот, подумав, рассудил, что сейчас и в своём доме быть за столом некстати. Извинился и вышел во двор разгружать поклажу. Санька, смекнув, что дяденьки собрались о чём-то поговорить, крадучись забрался на полати послушать.

Когда мужики поутихли опустошать тарелки, Стродов сказал:

– Пора начать… Но прежде вот о чём… Теперь очевидно, как молвил мятежный Сергей Есенин, к старому возврата больше нет. Советская власть утверждается, а посему всякое ей противодействие не то што вне закона, оно, прямо говорю, бессмысленно, – Стродов взглянул на Фёдора. Фёдор сидел, склонив голову на ладони. Почти касаясь столешницы, повисли его Георгиевские кресты. – И я от имени советской власти обращаюсь ко всем крестьянским ополченцам, верховодит которыми мой старый храбрый сослуживец Фёдор Павлович Градов, остановиться. Порезвились – пора и успокоиться… Предлагаю принять такие условия. Вы заявляете: 1. Мы прекращаем сопротивление. Дробовики – в чуланы. Заряжать для охоты на зайцев. 2. Мы полностью признаём и выполняем декреты советской власти. 3. Советская власть гарантирует нам сохранение жизни и охрану гражданских прав…

Вот главное, что позволит вам жить и радоваться в большой семье свободных народов. Теперь ваше слово, Фёдор Павлыч…

Градов встал – звякнули на груди Георгии, и все сидевшие за столом невольно посмотрели в его сторону. Иван, потрогав свои Красные Знамёна, подумал, что и Фёдор мог носить такие. Теперь опоздал. Даже если и отречётся от бредовых мыслей, наверстать упущенное всё равно не удастся…

Впрочем, дороже та награда, которая ближе к сердцу. И которая греет душу. Фёдору его Георгии прибавляли и сил, и тепла.

– В народе говорят: плевать против ветра негоже, – начал Фёдор. – Негоже и хулить прижизненную власть. Она этого не позволит. Но вредно и молчать, если власть, не понимает, што хорошо, а што плохо…

Революцьей мы удивили весь мир. Смыли с несчастного народа позор острогов и цепей. Это хорошо? Хорошо! А што пошло дальше? Для крестьян, кормильцев России, чиновники придумали новые остроги и цепи. На первом же году своего существования новая власть давай мужика разорять да высылать на гибель в необжитые места. Горе! Слёзы! Народ в отчаяньи: зачем нужна была революцья, если принесла тревоги и страдания?

Революцью надо было спасать. Власть посулила начать новую экономическую политику…

Стродов нахмурился и покачал головой. Он, герой Гражданской войны, явился в Приангарье не для того, чтобы услышать сумбурный монолог человека, не согласного с новой властью. Стродову надо услышать из двух то или иное слово – да или нет. Тогда он решит, что делать: взмахнуть направо-налево саблею или, связав, передать Градова в руки местной милиции. И было желание сказать: хватит, дружище, плести паутину! – поостерёгся. Градова, коль закусил удила, не остановишь. И Стродов сказал:

– Продолжайте… Я слушаю. Да покороче и по делу…

– По делу… так вот, известно, продразвёрстку заменили продналогом. Возродили частную торговлю, предпринимательство, аренду земли и мелких капиталистических предприятий… Выходит, одной оглоблей повернули к проклятому капитализму. Надолго ли? Ленин в пику ярым большевикам сказал, что «НЭП всерьёз и надолго», но хватит ли у вождя сил и твёрдости одолеть противников? Политика и политики меняют окраску, а с крестьянина как драли три шкуры, так и дерут. Мол, крепок сибиряк, смирен и послушен – выдюжит…

Воля крестьян Бумашкинской долины изложена в петиции, она принята сельским сходом на заимке Динской. Прошу ознакомиться, – и Фёдор подал Стродову поставившую последнее на переговорах слово крамольную бумагу…

«Чево захотел, мятежник? Не трогать классового врага?.. Пусть он, как хочется, хозяйничает в деревне. Не пойдёт!..

Позволить бумашкинским бородачам организовать свободное сообщество земледельцев?.. Это, выходит, всю Сибирь-матушку надо поделить на крохотные удельные княжества? Не годится!..

Помирить озлобившихся друг на друга земляков?.. Сама по себе мысль хороша! Все хотят жить в мире и согласии. Но как предлагает сделать Градов? Путём возврата конфискованного имущества! Нельзя! Это путь к дискредитации советской власти…»

Прочитав петицию, Стродов сказал, что он уполномочен её отклонить и немедленно