Утром Серьга достал из шкафа ослепительно чистый костюм-тройку,белоснежную рубаху и черные туфли.

Туфли были явно летними, или выходными, или клубными – в ниххорошо приглашать зазевавшуюся даму на ж танец или вести переговоры срекламодателями. Я подумала о том, что на кладбище он наверняка замерзнет.

Последним Серьга извлек из шкафа длинное черное пальто издорогого кашемира.

– Ты меня пугаешь, – искренне сказала я Серьге.

– Я и сам себя пугаю. Надо барахло обновить, пока мольне сожрала. – Серьга уже стянул с себя рваный свитер. – Он, конечно, не оценит,ну да неважно это.

…Мы приехали на кладбище, когда панихида была в самомразгаре, и стали на почтительном отдалении от общей скорбящей массы.“Преступника всегда тянет на место преступления, – билось у меня в мозгу, – воти ты не исключение”.

Похороны оказались неожиданно стильными – множество людей вкокетливом черном: береты, приталенные модные пальто, запахнутые плащи. Яподумала о том, что в этих самых пальто-перевертышах они отправятся на модныетусовки в разные концы Москвы; цвет скорби был в этом сезоне самым ходовым.Весь состав клуба тоже был в черном, только романтический Ролик позволил себетемно-синюю куртку с золотыми женскими пуговицами. Как-то само собойполучилось, что и на кладбище все сгруппировались в коллективы по интересам:испуганно-любопытное стадо клубной обслуги; стайка нервных бывших любовниц;друзья-телевизионщики, друзья-газетчики, друзья-киношники;дисциплинированно-почтительные партнеры по бизнесу, которые исподтишкапосматривали на часы и вели переговоры по сотовым телефонам, укрывшись засоседними могилами. Водораздел нарушал лишь высокий лохматый человек с лицомстарой лошади, который совершал челночные рейсы от одной касты к другой. Он очем-то шептался со свидетелями похорон – и мелкие купюры из карманов цивильныхграждан перекочевывали в карманы кладбищенского вымогателя.

Он сунулся было к нам, но Серьга так шуганул его, едвараскрыв бескровные оледеневшие губы, что вымогатель сразу ретировался.

– Пришел, сукин сын, так и знал. Куда ж без него – имодна свадьба, ни одни похороны, ни один Каннский фестиваль, – сказал мнеСерьга. – Наш, вгиковский отброс, Гарька.

Теперь и я признала его – это был Гарик Кройдон, вечныйвгиковский студент. Когда мы поступили, Гарька отирался во ВГИКе добрых десятьлет, истерично участвуя во всех проявлениях общественного темперамента, и ясильно подозревала, что он украшает своим присутствием ВГИК и до сих пор.

День выдался пасмурным и неожиданно тихим. Ветры, дувшие надМосквой всю последнюю неделю, улеглись. Вот и Володька отправится сейчас всмерзшуюся землю. На гроб упадут комья земли, будет много водки и многоанекдотов в конце поминок. Если бы я не приехала – все было бы сейчаспо-другому. Это не Володька собрал сейчас всех этих людей вместе – их собралая. Самое время выступить с программной речью…

Странные вещи происходили со мной – я была так далека отвсех и в то же время мне иногда казалось, что все смотрят на меня, подозревая всмерти Володьки. А потом я увидела двоих, оживленно переговаривающихся друг сдругом. У них были лица любителей сальных анекдотов. Смерть была частью жизни,лишь эпизодом в ряду других: болезнью, покупкой спального гарнитура, воскреснойвылазкой на природу.

– Ты смотри, богатый гробище-то! – вклинился в моимысли Серьга. – Прям как у Дракулы. Жить да жить в таком гробу. Ему же сносу небудет… Нужно не жилиться, диван новый купить, а то пружины ребра долбят…

Началось прощание – но я так и не решилась подойти к гробу,возле которого возникла давка: все синхронно хотели отдать последний долгпокойному и убраться наконец со стылого кладбища. Я знала, что сейчас творитсяв головах всех этих траурных девочек, – для них смерть Володьки, как, в общем,и любая другая смерть, была чем-то немного стыдным, чем-то таким, о чемнеобходимо как можно скорее забыть – как самые первые детские опытымастурбации, например.

Серьга тоже влился в общий поток: я видела, как он нагнулсяк мертвому лицу Володьки и поцеловал его в лоб, долго и с чувством, должнобыть, именно так целуют мертвых в глухих марийских деревнях. Я подумала о том,что губы у Серьги такие же холодные, как лоб Туманова, ж Пошел робкий снег, онтаял на лице и волосах Серьги и совсем не таял на тумановских щеках. Ещесекунда – и гроб заколотят, он унесет снежинки с собой в темноту, и их уженикто никогда не увидит. На крышку полетели комья смерзшейся земли, они эхомотдавались в моей такой же смерзшейся душе – и даже тогда я не испытала никакихэмоций. Ничего, кроме страшной усталости. Из всех возможных путей я выбраласамый гибельный. Но свернуть уже невозможно…

Невозможно.

И тогда я увидела его.

А когда увидела, то так и не поняла – почему же я незаметила его сразу. Да, людей было много, но их силуэты не пересекались, всеони видны как на ладони. Да и Гарик Кройдон, уныло снующий между ними, ловкоотделял их друг от друга. Вот и этот парень – ведь он ни за кого не прятался,стоял и стоял себе. Пожалуй, он был единственным, кто не подошел проститься.Единственным, кроме меня.

Он не смотрел в мою сторону, он был абсолютно, подчеркнутоспокоен.

И я почувствовала сильный, ощутимый укол в сердце – вот чтозначит оставлять душу без наперстка, когда подшиваешь тяжелые бархатные шторы…Он, этот парень, был похож сразу на всех – и ни на кого одновременно. На всехтех, кого я могла полюбить. И на тех, кто никогда не полюбил бы меня.

"Кажется, это то, чего я всегда боялся, – сказал Иван.– Придет такой вот хмыренок с бакенбардиками и отнимет тебя у нас, будетшептать всякие пошлости змеистыми губешками – прости-прощай жизнь вольногострелка, мозги отправляются автостопом через трахею и пищевод во всем известноеместо, где пальмы и скелеты задумчивых игуан. Скажешь, не прав?"

"Только не вздумай улечься с ним в койку в первую ночь,– напутствовал Нимотси. – Подожди хотя бы сутки для приличия!"

Сердце бешено колотилось – мне впервые стали по-настоящемуне нужны эти голоса, давно ушедшие, но имеющие надо мной странную власть, яслышала треск рвущихся нитей, которые еще связывали меня с ними… Голосаревновали меня, оберегали меня, поддерживали меня, не давали плакать по ночамво время крестного хода последних трамваев, – и только сейчас я поняла, что онимне не нужны…

Мне хотелось отделаться от них так же страстно, как хотелосьукоротить юбку в ранней юности – сразу наполовину, тупыми ножницами, в первыйдень лета. Я сама во всем разберусь.

"Флаг тебе в руки и гнездо куропатки на голову”, –впервые Иван не нашелся что ответить.

– “Знаем мы твои криминальные разборки, – поддержалчесть фирмы Нимотси. – Только не забудь про контрольный в голову!"

К чертям вас всех!..

Этот парень был не похож ни на кого из тех, кого я зналараньше: непокрытая голова – волосы темнее моих собственных, крашенных“Поликолором” в ненавязчивый черный; небрежно разбросанные, не короткие и недлинные – как раз такие, какие я могла бы полюбить. Почти сросшиеся брови – какраз такие, какие я могла бы полюбить. Прямой нос – как раз такой, какой я моглабы полюбить. Четкая нежная линия подбородка – как раз такая, какую я смогла быполюбить…