Обменявшись превентивными ударами, мы немного успокоились.

– Не нужно было этого делать. Не нужно было говорить.

– Ничего, пусть знает, что мы тоже не лыком шиты, что иу нас обалденные телки бывают.

– Значит, ты считаешь меня обалденной? – Положительно,на Серьгу нельзя было обижаться, и я грустно улыбнулась.

– А то!..

…В дверях торчала телеграмма – Серегин троюродный братприезжал в Москву – проездом, надвое суток, с семьей. Жена у троюродного брата потомственнаяцыганка, поведал мне Серьга, и дети тоже на нее похожи, ничего от белобрысогомужа, доминантная раса.

Тем лучше. Даже если бы телеграммы не было, я все равноуехала бы.

Серьге эта идея не понравилась, и он предложил встречныйвариант – пусть братнина семья поживет у меня на проспекте Мира, а мы уж тут стобой как-нибудь, и портрет до писать надо…

Я представила себе цыганский табор в полупустых комнатахквартиры Грека, кибитки среди музыкального центра и микроволновки, следы откостра на паркете в кухне.

– Нет, Серьга. Я, пожалуй, к себе вернусь. И тыприезжай, если хочешь.

Серьга промычал нечто невразумительное, в его суженныхглазах уже разгорался чадящий огонь предчувствия брата и обязательнойритуальной драки: Москва для Серьги всегда оставалась зоной, где егопериодически навещали заскорузлые родственники с воли марийских лесов:обязательное копченное на открытом огне сало и запотевшая бутыль самогона вфанерной коробке для передач…

Вечером я уже была у себя на проспекте Мира. Ниточка, которой,как рождественский подарок, была перевязана дверь, оставалась нетронутой,значит, меня не беспокоили. Теперь можно перевести дух и подумать о том, чтоделать теперь, после смерти Туманова. Я так и не стала официально его девушкой,но кое-какие связи в клубе завела. Так что мои визиты туда будут выглядетьвполне невинно. Да и Серьга там завсегдатай, можно постираться на фонедоморощенной корриды, пока не появится Александр Анатольевич. Проследить егоказалось мне делом несложным – узнать адрес, потом телефон – и начать игру сним. Он, безусловно, куда более опасен, чем Туманов, но ничего другого мне неостается…

Думать об этом я долго не могла – перед глазами стоялаккуратный затылок и ложбинка на шее. Вряд ли я рассмотрела бы ее пристальнее,даже если бы лежала в постели с Даном. “В постели с Даном”, неплохое названиедля рекламы наволочек.

Я запомнила его телефон – воровато вытащила тисненнуюзолотом визитку из пальто Серьги и запомнила телефон. Три первые цифры никакихисторических аналогий не вызывали, оставшиеся я запомнила по технологии Сирина.Больше всего я боялась забыть эти цифры, повторяла и повторяла их про себя доумопомрачения.

Дан. ДАНИИЛ СИКОРА. Концерн “Фаэна”, президент.

Какая странная фамилия, не определить корней – она можетбыть и сакурой, и секирой, нежно коснуться лица розовыми лепестками и снестиголову с плеч.

Я записала телефон сразу же, как только приехала домой, хотяпрекрасно знала, что никогда не воспользуюсь им… Здравствуйте, Дан, это Ева… Данет, не та, с которой вы познакомились в прошлом году в Мариенбаде, не та,которая не отвечала на украденные поцелуи, не та, которая виновна в гибелибогов, не надо смеяться, мне Просто всегда нравились европейские фильмы, авам?.. Приятельница Сергея, художника; кладбище, снег, щепка, которой вычистите ботинки.

Надо с этим завязывать.

Следующим вечером я позвонила Серьге – в конце концов, этовполне естественно: позвонить, поинтересоваться, когда он приедет дописыватьпортрет и можно ли воспользоваться глиняными тарелками, которые он привез дляреквизита, а потом, в самом конце разговора, спросить – продал ли он картиныДану, в этом нет ничего предосудительного.

Просьба приехать дописывать портрет сильно озадачила Серьгу.Во всяком случае, он надолго замолчал.

– Ну что? – Мне не понравилось его молчание. – Можетбыть, заедешь ко мне завтра?

– Ты знаешь, я его продал.

– Что продал?

– Да твой портрет.

– Как продал? Он же не дописан. – Портрет действительнобыл не дописан, только лицо и руки жили на нем самостоятельной жизнью, линияплеча провалена, а глиняные тарелки и маленькая кофейная мельница были толькообозначены.

– Сам знаю.

– И кому?

– Дану.

Я опешила, я чуть не выронила трубку.

– Кому?

– Вчерашнему деятелю на джипе, который так тебепонравился. А что было делать? Эта сволочь меня деньжищами искусила, а тызнаешь мои финансовые проблемы. Я говорил, что задний план не уложен, а заднийплан всегда подчеркивает то, что не уместилось в глазах… Но он и слушать ничегоне хотел… Купил, и все.

– И все?

– Ну не все, – промычал Серьга. – Еще спросил твойадрес. Пришлось покаяться и сказать, что ты не моя сожительница.

– Серьга!

– А что? Мое самолюбие может и пострадать за две штукибаксов.

– Какие две штуки?

– Да выложил он две штуки за твой портрет. Ты бы за двештуки еще не то сделала, знаю я вас, баб, чего только в женских туалетах непонаписано…

– Так он тебя купил? – рассмеялась я.

– Нет, – радостно откликнулся Серьга, – это тебя онкупил. За две тысячи долларов. Я сопротивлялся, я же не сутенер какой-нибудь…Хотел ему вместо тебя шедевр свой подарить – “Явление духа Тамерлана узбекам,роющим арык” [13], он ни в какую. Но ты не переживай, я ещеодин нарисую, не простой, а золотой, краше прежнего…

– Зачем ему мой портрет для офиса? – спросила янепослушными губами.

– Да нет, он для офиса другие взял – “Душу быка” [14] и “Воркующего рыцаря” [15]. Ну, ты же ихзнаешь…

Я знала. Это были совершенно восхитительные картины, в нихне было ничего общего с тем Серьгой, который квасил водку и сидел за самымплохим столиком в “Апартадо”. Видимо, он совсем недавно открыл в себе и длясебя эту живописную манеру остро переживающих, влюбленных в эфемерные фактурымазков – она не успела приесться ему самому и стать штампом. Обе картины былиизощренной ловушкой, стоило только потерять осторожность и углубиться в них:одни живописные образы сталкивались с другими только для того, чтобы родитьновые; как на палимпсестах, проступали все новые и новые детали, не замеченныеранее; на картины можно было смотреть бесконечно – как на огонь или спящегомладенца, которого любишь… С ними не страшно было бы стареть в одинокомнеприкаянном доме. Дан выбрал именно те вещи, которые нравились мне, это ничегоне значило. Просто он мог думать так же, как и я. Просто он мог думать так же,как и я, и во всем остальном…