А потом я увидела Серьгу – он сидел за лучшим столиком,никогда ему не принадлежавшим. Серьга был изрядно пьян – перед ним стоялабутылка лучшей водки.

Я подняла руку в знак приветствия, но он ничего не ответил,хотя и видел меня. Я подошла вплотную, нагнулась и поцеловала его вбезразличную щеку. Только тогда по его лицу пробежала тень узнавания.

– Чего это ты приперлась? – спросил он. – Никогдараньше одиннадцати не появлялась. Уже знаешь?

– Что – знаю?

– Что произошло.

– А что произошло? – Господи, мне нужно было догадаться– что-то действительно произошло, иначе почему осторожный шепот людей засоседними столиками так похож на молчание?..

Серьга глотнул водки.

– Я была на встрече, – объяснила я. – Здесь, недалеко.Там ждали Володьку, а он не явился.

– Так ты его не видела?

– Говорю тебе – нет.

– И не увидишь больше. Выпей. – Серьга снова наполнилсвой стакан и протянул его мне.

– Я не пью водку в пять пополудни. Да еще без закуски.Да еще в компании с такой кислой рожей.

– Выпей, – настаивал Серьга. – Только не чокаясь.

– Что это ты?

– За раба Божьего Владимира Туманова. Твоего приятеля,моего благодетеля…

– Господи, что такое ты говоришь? – Я почувствовала,как пол уходит у меня из-под ног, а маленькое остроносое лицо Серьгистремительно приближается.

– Помер, – лаконично сказал Серьга без всяких эмоций,как о смерти соседского попугайчика.

– Что значит – “помер”… Я же вчера ночью… С ним быловсе в порядке… – На лицо Серьги вдруг наложилось лицо Володьки, но невчерашнего, раздавленного страхом, а обычного, с закапанной соусом бородой…

– Помер – значит нет его. А он у меня картину собиралсякупить, – совсем уже невпопад брякнул Серьга.

– Какая картина, о чем ты говоришь?! Он что, в авариюпопал? – Ничего другого я предположить не посмела.

– Какая авария? Он повесился. Я в морге был – самвидел.

– В морге?

То, что рассказал мне безжизненным тусклым тоном Серьга,казалось просто невероятным: сначала Володька пытался вскрыть себе вены и даженабрал полную ванну – ту самую ванну, в которой я мылась прошлой ночью. Но венывскрыть не получилось – то ли он испугался крови, то ли лезвие было тупым – наполу нашли выпотрошенную пачку тронутых ржавчиной лезвий “Спутник”, то ли водабыла недостаточно теплой… Во всяком случае, он вылез из ванны, натянул намокрое тело халат, пояса он так и не нашел и потому не запахнулся – и повесилсяв большой комнате, сорвав люстру с крюка. Я помнила эту люстру, оченьизысканную, гроздья фонариков из тонкой провощенной бумаги, с сюжетами в стилеКацусики Хокусая, старательная копия цветной ксилографии, школа Укийе-э, “36видов Фудзи”, для фонариков были отобраны всего лишь восемь… Я представила, какВолодька срывает люстру, а потом долго топчется на провощенной нежной бумаге,сминая лики священной горы Фудзияма.

Он использовал струну от карниза – ведь пояса от халата онтак и не нашел, брючные ремни презирал, веревки в доме не было, а ждать до утраон, видимо, не мог…

– Дерьмо зрелище, – сжав зубы, процедил Серьга. –Струна тонкая, сам толстый – даже удивительно, как ему удалось закрепить, онапорвала ему все горло. Все в кровище засохшей, и руки по-дурацки начал резать:так, покромсал, а толком ничего сделать не мог.

Володька забыл завернуть краны в ванной – или просто незахотел; вода вытекала остаток ночи и часть утра, пока не просочилась на нижнийэтаж. Возмущенные соседи – семья респектабельных университетских евреев –вызвали слесаря. Дверь вскрыли и увидели Володьку.

– Выпей, выпей, полегчает. – Серьга услужливоподсовывал мне водку, которую я хлестала, не разбирая вкуса.

Боже мой, почему я не осталась вчера, я ведь моглаотказаться уходить – не выставил бы он меня силой, в конце концов, не стал бывыгонять в шею. Если бы я осталась – ничего не случилось, и все фонарики виселибы на своих местах. И тут же кто-то чужой, беспощадно чужой, тряхнул мою душу:опомнись, ведь он погиб из-за того, что ты – ты – подбросила ему это дурацкоеписьмо. Это никакое не самоубийство, это убийство – и убила его ты, как передэтим убивала остальных, сколько же граф у тебя в мортирологе?.. А ведь если быты вернулась – хотя бы за сумочкой…

Я поперхнулась водкой, она сразу же обрела крепость и вкус –и Серьга стал бить меня по спине. В квартире Володьки осталась моя сумочка,осталась кассета и письмо, вес яснее ясного. Они начнут с того, что установятвладелицу сумочки…

В зале возникло движение: пришел официант Родик, оживленножестикулируя, стал что-то рассказывать остальным официантам. А от столикаотделился охранник Димыч и направился в конец зала – туда, где был кабинетикВолодьки.

– Следователь сидит, – объяснил Серьга. – Битый час уже,всех допрашивает, меня тоже десять минут мурыжил.

– А что спрашивал? – Я старалась не выдать своеговолнения.

– А что спрашивают в таких случаях? Был ли покойныйсклонен к депрессиям? Существо вали ли у него проблемы с бизнесом или личныепроблемы. Склонность к наркотикам, алкоголю, проституткам с Тверской,педерастам с Плешки? Круг знакомств и прочий навоз.

– Они кого-то подозревают? – Эти слова дались мненелегко, но не произнести их было невозможно.

– Струну от карниза, – уставившись в одну точку, сказалСерьга. – Дело ясное, а это так, формальности, шикарный жест прокуратуры.

– А может, это убийство? Они такие версии нерассматривают?

– Я же не в отделе дознания числюсь… Но похоже, чтонет. Во всяком случае, вопросов о том, были ли у него идейные враги, никто незадавал.

– Но, может быть…

– Дверь ломали хренову тучу времени, она же железная.Окна задраены, не май месяц. Мужиков он к себе не водил, даже я там ни разу небыл, хотя мы с Володькой знакомы черт знает сколько и не в одном тазу дерьманоги парили. Там только шлюхи бывали. – Серьга выразительно посмотрел на меня.– А шлюхе такую тушу поднять к потолку не под силу, если она не тяжелоатлетка.И потом, я же его видел в морге – сам голову в петлю сунул.

Я закрыла глаза и представила, как тучный Володька вмаленьком махровом халате методично перебрасывает тонкую стальную проволокучерез крюк – у него обязательно должна была порваться ткань под мышками…

– Что-то ты совсем зеленая, мать! Ну-ка хлобыстни, –сказал Серьга тоном заботливой старшей сестры и пододвинул мне водку.

– И больше ничего?

– Чего – “ничего”?

Каких-нибудь вещей, кассеты, сумочки, например, чуть несказала я, но вовремя сдержалась.