Вот в этот как раз момент два взрыва, один за другим,потрясли вечереющий свод небес и уже потемневшую землю. Гошка и Митя отлетелидруг от друга в полной уверенности, что это им наказание за грех «сообщающихсясосудов». Гром небесный еще несколько минут прогуливался по распадкам. Надгоризонтом, там, над воротами Колымы, через которые эта земля столько уже летвсасывала сталинское человеческое удобрение, поднимались столбы с клубящимисяшапками, за ними повалил черный дым, возникло зарево пожаров.

Гошка, подтягивая штаны, полз уже к тайному лазу.Оглядываясь на Митю, беззвучно хохотал. В нескольких местах сразу завылисирены. С вышки у проходной слышались выстрелы. Топот ног. Панические вопли.Митя рванул к своему тайнику, сорвал доски, вышвырнул кирпичи, вытащил другаудалого – автомат. Гошка визжал:

– Это вы, да, да? Скажи, Митька, ваших рук дело, да?Восстание, да? Анархия – мать порядка, что ли?! Говори!

Митя вогнал в автомат рожок, три других рожка рассовал покарманам и за пазуху. Мало что соображал. Одно было ясно – началось, и теперьвали, раскручивай на всю катушку. Гошка стал уже вползать грешной задницей всвой хитрый лаз. Рожа его то расплывалась идиотским сальным блином, то моченымгрибом скукоживалась.

– Ну, отвечай же, Сапунов, ваши, «чистые», бомбы рвут? Нучто, в молчанку играть будем? Ну, отвечай, фашистская гадина!

Митя поднял автомат:

– Сам себя выдаешь, стукач! Пули хочешь?!

В последний миг не нажал спуск, дал этому другу с сахарнойжопой в последний миг улизнуть. Друг этот миг подаренный не принимает, сучонок,наоборот, попер из своего лаза назад, выкрикивает тайные слова, клички, которыеникому, кроме Ростовчанина, вместе не встречались, даже в «По уходу затерриторией».

– Ну, говори, кто там, в порту сработал? Ишак, Концентрат,Стахановец, Голый, Морошка, Сом, ЮБК?.. Ну, видишь, я всех твоих волков знаю,давай, раскалывайся, Полтора...

– Пули выпрашиваешь, шпион, ну, получай три!

Короткая очередь разнесла вдребезги пульсирующую физиономиюКруткина. Теперь плачь по Шибздику, плачь по своей увлекательной молодости!Некогда плакать, все разваливается.

Он выбежал со двора инструменталки. Мимо, неизвестно куда,неслась толпа зеков.

– Эй, стой, Полтора-Ивана приказал!..

Никто его уже не слушал. Куда бегут? Он бежал вместе совсеми. Мелькнуло окно медсанчасти, там ЮБК и Ишак резали капитана Стерлядьева.Толпа вокруг потрясала самодельными, напиленными из железных кроватей пиками.Неслись валить вышки, выдирать у вохры огнестрельное оружие, а главное, замкисбивать, до спирта добраться... Племя колымского мумбо-юмбо, выродки вечноймерзлоты, все уже были и без спирта бухие, от одного лишь великого хипежа, отвзрывов, пожаров, воя сирен, трескотни выстрелов, и всем только одного хотелось– не терять этот кайф, подлить в него спирту, резать, колоть, стрелять. Весьтщательно разработанный план Полтора-Ивана – одномоментное уничтожение всех«сук», разоружение охраны и затем стремительный захват ключевых точекМагадана, – все это полетело в тартарары. Теперь уже и сам инициатор этогоплана, пропитанный влитым спиртом и не излитым сахаром, не понимал, куда егонесет в этой толпе, где все смешались: и «суки», и «чистяги», и спецконтингент,и СО, и СВ, все придурки, и обреченный рабочий скот – все неслись на проходную,на вышки, на пулеметы.

Вот вам и железные объятия МВД – немедленно распадаются подударом народных масс. Ворота уже трещат. Распахиваются. Прут зековские массы.На одной из двух основных вышек у вахты врубили прожектора, заработал пулемет.

– Эй, Ростовчанин! – крикнули в толпе. – Где твоекривое ружье?

Митя, не думая ни о чем, побежал, с ходу врубил веером попрожекторам и пулеметам. Толпа опять свободно повалила за зону. Кто-то ужезахватывал грузовики и «козлы», вышвыривал тела вохровцев. Орда понеслась кохваченному паникой Магадану. Рев, вой, свист, гости едут в твои теплые хавиры,милый городок! В этом порыве, конечно, забыли про начальника режима майораГлазурина, к тому же основательно оглушенного кирпичом по голове. Забыли ителефонные провода в его конторе перерезать. Оглушенный майор, верныйчекистскому долгу, позвонил в Дальстрой генералу Цареградскому. Последний, тожепорядком оглушенный, только не кирпичом, а разворотом событий в порту, успел впоследнюю минуту выслать стрелковую роту, а та в последнюю минуту заняла позициюпоперек Колымского шоссе у самого входа в город. Так в одну ночь взорвалсямонотонный быт тюремной колымской столицы, чтобы, отбушевав, вернуться кпривычному дремотному перекачиванию живой силы и техники.

* * *

Мимо градовских окон ночью везли грузовиками из портараненых и обожженных. Выстрелы, а иногда что-то похожее на залпы, то есть какбы раздирание тугого полотна, неслись с противоположной стороны, с севернойокраины. Циля и Кирилл вытаскивали из рам осколки стекла, пытались заделатьзияющие дырки фанерками, дощечками, заткнуть подушками. Несмотря на жаркиедела, стеклянная стынь затягивала всю приморскую равнину, обещая по крайнеймере неделю стойких морозов. То и дело являлась соседка Ксаверия Олимпиевна,солидная дама, билетерша Дома культуры. Женщины советовались, что можносделать, чтобы защититься от холода, и к кому первым делом надо завтраобращаться в домоуправлении. Цецилии доставляло большое удовольствие беседоватьс Ксаверией Олимпиевной. Возникало ощущение совершенно нормальной жизни в совершеннонормальном городе. Иногда Цецилия пыталась обиняком выяснить, каким образомтакая типично московская дама оказалась на Колыме: может быть, у нее все-такикакие-нибудь родственники в лагерях или, напротив, в охране. КсаверияОлимпиевна вроде бы даже не понимала, о чем идет речь. Ее занимали только новыеоперетты, покупки, интриги в штате Дома культуры, планы на отпускной период.Только впоследствии, под бутылочку материковского ликерчика «Какао-Шуа»,выяснилось, что дама приехала в Магадан, как и Цецилия, к выходу из заключениямужа. Возникла, правда, несколько пикантная, хотя и тоже вполне как бынормальная – не политическая, не антисоветская – сугубо житейская ситуация: мужумудрился выйти из отдаленного лагеря, уже имея новую, якутскую жену и двоихдетей. Вот такая пикантная ситуация, моя дорогая. Се ля ви, моя дорогая. Вотименно, она такова, ля ви, такая пикантная крепкая штука, и не важно, где онапроисходит, на Арбате или в тайге под сенью сторожевых вышек: ля ви!

Наконец все как-то утряслось, заткнулось, закупорилось.Страшные взрывы с апокалиптическими озарениями отъехали в страну свежихвоспоминаний, чтобы потом отправиться еще дальше. К трескотне выстрелов напериферии зоны «вечного поселения», как выяснилось, вскоре можно и привыкнуть.Кирилл включил радио и сразу оказался в середине сводки новостей «ГолосаАмерики»: