– вы сами это сказали – не направляла змею в комнату тетушки, могу вам поклясться, что и я…

– Вы, господин де Праз? Придется вас немного смутить, напомнив о том путаном и таинственном переменном сознании, в которое я, как вам известно, верю лишь отчасти. Я мог бы вам заметить, что, когда потребовалось найти в Люверси лопату, вы быстро сориентировались. Стану ли я обвинять вас в том, что вы зарыли змею или размозжили ей голову в припадке сомнамбулизма, который, между прочим, есть частный случай раздвоения личности? Нет, мсье, не стану, ибо слушайте все, и внимательно: никто не направлял гадюку. В ночь с девятнадцатого на двадцатое августа никто не руководил убийством, никто – ни вблизи, ни издали – не наблюдал за тем, как умирала мадам Лаваль. Это первое. А вот вам и второе: змея была закопана…

Внезапно смертельно побледневший Обри вскочил на ноги и замахал своими обезьяньими руками.

– Довольно! Смилуйтесь! – прохрипел он. – Не могу больше сносить эти адские муки! Я расскажу все, от начала и до конца!

– Вы сами себя выдали, – ухмыльнулся Жан Марей. – У меня не было против вас твердых доказательств, теперь же все понятно.

– Я не виноват в смерти мадам Лаваль, мсье! Богом клянусь, не виноват! Я расскажу вам все… Все это было… Да, все это было ради блага господина графа…

Жильберта едва держалась на ногах, ее лицо и руки от нервного потрясения приобрели восковой оттенок. Лионель растерянно смотрел прямо перед собой, что-то мучительно припоминая. Мадам де Праз не сводила с сына влюбленных глаз, затем внезапно бросилась к нему, сжала в объятиях и принялась жадно целовать в лоб и щеки. Потом не спеша прошла к сейфу и привычным движением вставила ключ в замочную скважину.

Повисла такая тишина, что слышалось жужжание мухи. Щелкнул замок, графиня вынула и швырнула на ковер несколько рассыпавшихся пачек и, сунув руку в темную глубину, обернулась к сыну:

– Лионель, мальчик мой, все это было ради тебя! Простите! Простите меня! Я одна во всем виновата! Обри узнал правду лишь наутро.

Едва успев договорить, она как подкошенная повалилась на пол.

Все бросились к ней. Лицо, шея и руки женщины прямо на глазах покрывались синеватыми пятнами.

Жан Марей печально покачал головой.

– Мертва, – тихо сказал он. – Такое не остается безнаказанным.

Он взял правую руку графини и, поднеся к свету, увидел на внутренней стороне большого пальца капельку крови – всего одну.

– Боже! – в ужасе вскричала Жильберта. – Тетушка погибла точно так же, как и мама! Там гадюка!

– Что все это значит? – растерянно пробормотал Лионель. – Что там – в сейфе? Змея?

Жильберта отскочила к двери. Все издали уставились вглубь сейфа, в темную щель между пачками бумаг. Неужели сейчас оттуда высунется ужасная змеиная голова? Откроется ядовитая пасть с единственным зубом? Тело свернется черно-белыми кольцами? Разве африканская гадюка еще жива? Или этих тварей было несколько?.. Неужели все эти годы змея – та самая или другая такая же – провела в стальном убежище, сохраняя свою смертоносную силу?

Фредди Уж, хоть и был не робкого десятка, все же предпочел отойти в сторонку.

Тогда Жан Марей, несмотря на безмолвные мольбы Жильберты, тоже, в свою очередь, запустил руку в сейф.

Глава 21

Люверсийская гадюка

Не переставая успокаивать невесту, Марей хладнокровно шарил в глубине.

– Подойдите, – сказал он ей наконец. – Подойдите, не бойтесь. Настоящая змея теперь точно мертва.

Жильберта невольно покосилась на труп тетушки, на который Обри, ничуть не интересовавшийся содержимым сейфа, почтительно набросил покрывало. На глаза девушки навернулись слезы, но, пересилив себя, она приблизилась к темному отверстию, откуда рука ее жениха вот-вот должна была извлечь нечто страшное.

Однако Жан Марей все еще продолжал поиски.

Сначала он вытащил крошечную желтоватую склянку и поставил ее на стол. Затем вынул из таинственной бездны белую лакированную вещицу в форме груши и, осторожно держа ее в пальцах, сказал Жильберте:

– Надеюсь, это вас окончательно успокоит. Вот та змея, которую я не смог принести вам ни живой ни мертвой, хотя и клятвенно обещал.

– Что это? – недоуменно спросила девушка.

– Дорогая, – продолжал Жан Марей, – только что, заметив капельку крови на пальце графини, вы воскликнули: «Тетушка погибла точно так же, как и мама!» В Люверси, уколов большой палец о шипы роз, вы произнесли: «Точь-в-точь как маму, в то же самое место». Действительно, у мадам Лаваль был уколот большой палец левой руки, которой она пользовалась чаще, чем правой. Это неожиданное открытие послужило для меня чем-то вроде яркой вспышки. Меня вдруг озарило: никакой змеи в комнате вашей матери не было! Девятнадцатого августа, целый день проведя у постели больной сестры и вечером покидая свой пост, мадам де Праз оставила на электрическом шнуре сонетки вот эту вещицу, внешне похожую на обычную кнопку. На самом деле она не была выключателем, а представляла собой, если можно так выразиться, искусственную змею.

– Как вас понимать? – опешила Жильберта.

– Осмотрев ночью спальню мадам Лаваль, я убедился в том, что кнопка сонетки имела форму груши, причем приделанной наспех. Вот прототип, взгляните сюда. Я вслух проанализирую устройство смертоносного «аппарата». Обратите внимание на углубление в центре: это сквозное отверстие канала. В нем находится полая острая игла от шприца; своим нижним концом она сообщается с маленьким резиновым мешочком, который легко наполнить отравленной жидкостью, то есть ядом. При нажатии кнопка-«груша» давит на мешочек, яд из него переходит в иглу, которая не составляет единого целого с кнопкой и не погружается в мешочек, а протыкает палец жертвы, и та сама себе делает смертельную инъекцию. Яд настолько сильный, что приносит мгновенную смерть, и жертва, выпустив из руки фальшивую сонетку, погибает, не успев вскрикнуть. Утром достаточно лишь заменить адский «аппарат» на обычную кнопку.

Мадам де Праз знала и то, что госпожа Лаваль каждую ночь звонит горничной Мари, и то, что яд змеи, еще не исследованный, убивает моментально. Поскольку черно-белой гадюке – единственной представительнице редкого центральноафриканского вида – в ту же ночь размозжили голову, исчезла и возможность изучить ее яд.

Человеческая алчность не знает границ, Жильберта. Мадам де Праз, очевидно, тяготилась зависимостью от сестры и ее мужа и желала сама завладеть богатством, чтобы передать его своему единственному сыну, которого безмерно любила и ради благополучия которого вынашивала план стать женой овдовевшего Ги Лаваля.

Послышались приглушенные рыдания. Граф де Праз, закрыв лицо руками, плакал над телом матери.

– В этой склянке яд, который завтра мы отошлем на экспертизу в городскую лабораторию, – продолжал Жан