— Мне ее приятели чуть руку не сломали, и я еще буду извиняться?!— крикнул толстяк. — Я вот сейчас в поликлинику обращусь, там сделают рентген,может, вывих у меня или вообще перелом, почему я должен извиняться? Безобразие!

— И все-таки вы извинитесь, гражданин, — металлическимголосом произнес дежурный. — А насчет перелома и вывиха, это вряд ли. Больно ужрезвый ты для перелома, — добавил он еле слышно, — вместо того чтобыпо-человечески прощения попросить, права здесь качаешь.

— Вы мне не тычьте! Да я… да вы… безобразие! И не буду яизвиняться, нечего мне извиняться! — бормотал толстяк, сгребая со стола своехозяйство.

Старуха тоже извиняться не собиралась, подняла такой визг,что ее вывели на улицу под руки, и долго еще у всех звенело в ушах.

— Я могу идти? — тихо спросила Ксюша. — Верните, пожалуйста,мой паспорт.

— Ксения Михайловна, что у вас случилось? Почему вы кричалии звали на помощь? — спросил кто-то у Ксюши за спиной.

Она обернулась и увидела молодого человека в форме с еепаспортом в руках.

— Верните, пожалуйста, паспорт. Мне надо идти, — произнеслаона, чувствуя, что сейчас опять заплачет.

— Капитан Мельников, — представился молодой человек. —Паспорт, пожалуйста, возьмите, но я попрошу вас задержаться и ответить нанесколько вопросов. Не волнуйтесь, это не займет много времени.

* * *

Олег валялся на тахте в столовой перед телевизором, рядом наполу стояла пепельница, наполненная окурками. Раиса застыла в дверях, скрестивруки на груди. Было так накурено, что у нее запершило в горле и слезывыступили.

— Хоть бы окно открыл, проветрить, — сказала онаоткашлявшись. — Есть будешь?

— Нет.

— Может, чаю выпьешь? — Она прошла через столовую, с трескомраспахнула окно.

— Отстань, а? И закрой, комары налетят.

— Ничего, я сейчас спиральку подожгу. Ты бы жене позвонил,нельзя же так, в самом деле. Устроил здесь бардак, прости Господи, девокпригласил неприличных. Ну какая нормальная жена такое вытерпит? Другая на ееместе тебе бы глаза выцарапала, вот что. Позвони, попроси прощения.

— Обойдется, — рявкнул Олег и закурил очередную сигарету.

— Чего ж ты женился на ней, если совсем не любишь?

— Слушай, ну что ты ко мне пристала? — Олег резко сел,спустил на пол ноги в грязных носках. — Что ты душу из меня тянешь, а?

— Не ори! Я живой человек, не могу все время молчать иобслуживать вас, как робот! Мне ребенка жалко, и, между прочим, не только Машу.У тебя, Олег, есть еще одна дочка, ей сейчас уже лет четырнадцать. Ее Оленькародила, а ты небось и не видел ее ни разу в жизни. Я, старая дура, хоть и невиновата в этих ваших грехах, а все равно чувствую себя сволочью последней,потому что столько лет молча наблюдала и не вмешалась ни разу. — Она выпалилаэто на одном дыхании, покраснела и зажала рот ладонью.

Несколько секунд Олег молчал, глядя на Раису с такой тупойтоской, что она испугалась. Вдруг из-за ее срыва он, обалдуй несчастный,что-нибудь с собой сделает? Дрыхнет целыми днями, валяется на тахте, курит так,что все вокруг насквозь провоняло дымом. Это не просто безделье, это что-топсихическое у него, депрессия, похоже.

— Пятнадцать, — произнес он наконец и слабо, странноулыбнулся.

— Что? — тревожно переспросила Раиса.

— Люсе шестого числа исполнилось пятнадцать лет.

Раиса раскрыла рот и тяжело опустилась на стул. Олег загасилнедокуренную сигарету и нечаянно опрокинул пепельницу на пол. Раиса охнула,сорвалась со стула, выскочила из столовой и вернулась через минуту с веником исовком.

— Смотри, какая ты у нас дрессированная, — усмехнулся Олег.— Здорово матушка тебя воспитала. Она умеет. Не обижайся, я тожедрессированный.

— Ноги подними, мешаешь. И носки надень Другие. Нету, чтоли, целых и чистых? Вон, три шкафа барахла. Так ты видишься с ней, сдевочкой-то? А что Оля? Как она поживает?

— Оля никак не поживает, — ответил Олег механическимголосом. — Она умерла.

— Ой, батюшки! Давно? — Раиса смела окурки, выбросила вкамин, потом, встав на четвереньки, принялась тряпкой оттирать остатки пепла.

— Да ладно тебе, перестань, сядь. Ольга умерла давно, большедесяти лет назад.

— Что, болела? — Раиса села на край тахты с тряпкой в руках.

— Вроде того. — Олег криво усмехнулся. — Из окошкавыпрыгнула.

— Из окошка? — вскрикнула Раиса. — Надо же, вот ведьговорят, если человек пугает, никогда этого не сделает.

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что я как-то сняла ее с открытого окошка,беременную. — Раиса поджала губы. — Знаешь, что она мне сказала тогда? Я на всюжизнь запомнила. Она сказала, что хозяйка ее ненавидит и все равно убьет, таклучше уж она сама. Вот так. А еще раньше была история. Электрический фен упал втаз с водой, когда Ольга свитер твой стирала. Как будто случайно. Нет, нуконечно случайно, что я говорю?

— Фен, значит. Электрический. И в розетку был включен, да?Смотри-ка. — Олег подмигнул. — В каждой шутке есть доля шутки. Матушка, правда,ненавидела ее. Она убедила себя и отца, что это Оля посадила меня, чистогомальчика, на иглу. Как будто не знала, что к тому времени я уже баловалсявсякими индийскими травками, покуривал марихуану и анашу, просто из творческоголюбопытства. Оленька сначала панически боялась наркотиков, но я внушил ей, чтов них нет ничего страшного. Если она не попробует настоящего кайфа, мы никогдане поймем друг друга. А она меня любила, дурочка. Между прочим, из всех бабтолько она одна и любила меня по-настоящему. Мы перепробовали все, иостановились на ЛСД.

— На чем остановились? — заморгала Раиса.

— Наркотик такой. ЛСД называется, — улыбнулся Олег.

— Погоди, Олежек, ты наркоман, что ли? — Раиса осторожнопогладила его по руке. — Бедненький, это ж не лечится. Это медленная,мучительная смерть, я вот передачу смотрела, там показывали наркоманов, кошмар,полная инвалидность к тридцати годам, и СПИД у них часто бывает, ты-то как,соблюдаешь осторожность?

Олег уставился на нее воспаленными выпуклыми глазами и вдругдико, страшно засмеялся. Тело его дергалось, брызнули слезы, наконец,справившись с собой, он спросил сиплым, сорванным голосом:

— Ты придуриваешься или серьезно? Ты что, правда не знала,что я наркоман? Двадцать пять лет практически живешь у нас, все у тебя наглазах, и ты не знала?