Веки его приподнялись, рука сжала Варины пальцы больно, дохруста. Он медленно повернул голову и взглянул ей в глаза:

— А ты не врешь, девочка? Ты ведь должна ненавидеть меня.

— За что?

— Сама знаешь. Я виноват перед тобой.

— Нет, Пныря. Кто был виноват, тот свое получил, —проговорила она медленно и жестко. — А тебе я благодарна, на всю жизнь. Если быне ты, я бы, наверное, до сих пор эту мразь любила. Он меня по стенке размазал,а ты соскреб, собрал в горсточку, можно сказать, реанимировал.

— Я тебя под Мальцева подложил, — эхом отозвался Пныря, —под жирного тупого борова. Ты прости меня, девочка. Ты могла бы замуж выйти захорошего человека, ты могла бы стать счастливой.

— Перестань, — нервно хохотнула Варя, — тебе и так худо, чтоты себя мучаешь? Ни в чем ты не виноват передо мной. К Мальцеву я привыкла, уменя все отлично.

— Привыкла, говоришь? — Слезы высохли, глаза сухо блеснулииз черных глазниц. — Вот это напрасно. Скоро придется отвыкать.

Послышался тихий тяжелый плеск. Крокодил в аквариумезашевелился, повернул голову и уставился на Варю мутными глазами. Чудовищнаязубастая пасть приоткрылась, хвост глухо стукнул в стекло.

— Ты чего, малыш? — ласково спросил хозяин. — Кушать хочешь?Погоди, дружок, тебе толстеть вредно. Повар сказал, ты утречком целого живогокролика слопал, так что потерпи, милый, до вечера.

Крокодил попятился боком и улегся в мутной глубине.

— Тварь, а понимает, — кивнул Пныря, и слабая улыбка тронулаего губы. — Когда жрет живьем кролика или цыпленка, плачет. Слезы ручьем.Видишь, какой сострадательный?

— Разве можно разглядеть слезы в воде?

— Он на суше жрет.

— Ты что, выпускаешь его? — испугалась Варя.

— А как же! Конечно, не на ковер, он здесь мне все изгадит.Его в бассейн сливают из аквариума, а питание пускают бегать по бортику. Ну,двери, конечно, приходится запирать. Я, знаешь, люблю смотреть, как онрезвится. Потом, правда, кровищи много, но там у меня английский кафель, вселегко отмывается. Ну и воду, конечно, приходится менять. Он мне дорогообходится, но что поделаешь?

— Так он кроликов и цыплят живьем ест? — Варя слегкапоморщилась.

— Живьем, — кивнул Пныря, — иначе ему не вкусно.

— Но он ведь может человека укусить.

— Может, а как же? На то он и хищник. Это как раз хорошо. Яна нем свою охрану дрессирую. Они его по очереди обслуживают, а я наблюдаю. —Он отпустил наконец ее руку и провел пальцем по щеке, по шее. — Значит, ты,Варюша, зла на меня не держишь? Это правильно, девочка, если не врешь, конечно.Зло нельзя в себе держать, оно растет внутри, душит и требует выхода. Я всегдапо глазам вижу, когда у человека жаба в душе. У тебя глазки ясные, чистые,потому и люблю тебя как родную дочь. Ты поняла, девочка? Как родную дочь.

В ответ Варя не нашла ничего лучшего, как прижаться щекой кего руке. С губ чуть не сорвалось надрывное и робкое «Папочка!». От этого вдругстало дико смешно. Сцена получалась в духе дешевого сериала. Она давнозаметила, что вокруг вора постоянно витает этот приторный фальшивый душок.

Оставалось только зарыдать и кинуться Пныре на шею. Смех,готовый предательски вырваться наружу, оказался кстати, на глазах выступилислезы, и вор решил, что она едва сдерживает рыдания.

— Ну что ты, девочка, не надо, — хрипло прошептал он ипогладил ее по вздрагивающей спине. — Все будет хорошо. Видишь, как получается,кого любишь, того и теряешь. Как я теперь сестренке в глаза посмотрю?Единственный сын.

«Племянник! — догадалась Варя. — Ну да, конечно, он рассказывалчто-то про родную сестру в Воронеже… Он все хотел перетащить их в Москву,сестру с племянником, но они почему-то сопротивлялись. Он бы отлично их здесьустроил, так же, как эту многодетную Изольду, дочь своего убиенноговоронежского кореша Вани. У нее семеро детей, Пныря купил ей огромный дом подМосквой…»

И тут же в памяти опять всплыла картинка, на этот раз болеечеткая. Залитая солнцем лужайка, эскорт машин у ворот, подростки, играющие вмяч. Три девочки. Две совершенно одинаковые красотки с прямыми светлымиволосами, рыжая тощенькая, с разбитой коленкой. Начало мая, ясный ветреный ихолодный день. На лужайке вместе с девочками резвится взрослый мужчина. Белыекроссовки, белый спортивный костюм. С Зойкиными детками занимается спортомбывший чемпион России по боксу. Моментальный стоп-кадр. Правильное стандартноелицо, светлый ежик волос…

— Кого любишь, того и теряешь, — донесся до нее глухой голосПныри, — я души в нем не чаял, баловал, верил ему, как самому себе, а он смотричто устроил, гаденыш.

— Он что, покончил с собой? — осторожно спросила она.

— Типун тебе на язык! Взорвали его. Пошел, понимаешь, помагазинам, молодой жене подарок покупать, и тут как раз бабахнуло.

— Погоди, кто-то заранее знал, когда и в каком магазине онбудет?

— Заранее не заранее, но бабахнуло как раз вовремя.

— Где это произошло?

— В галерее на Пушке.

— Она большая, там магазинов много, бутики, ювелирные,парфюмерные, — задумчиво произнесла Варя, — невозможно угадать. Ведь не всю жегалерею взорвали?

— Не всю. Один только магазин, там модная одежда. Бутик«Вирджиния». Генаша рядом был, в соседнем, ювелирном. Люстра грохнула, и прямоему на голову. Как я сестре своей Гале в глаза посмотрю? Он у нее единственныйсынок.

— Она уже знает? — Варя вскинула влажные блестящие глаза изатаила дыхание, чувствуя, как холодеют руки.

— Нет. Ты позвони ей, но сразу не говори. Пусть вылетает вМоскву. Такие вещи нельзя по телефону. Здесь и похороним Генашу, наНоводевичьем.

— Ты хочешь, чтобы я позвонила твоей сестре? — удивиласьВаря. — Но мы с ней не знакомы.

— А кого мне еще просить? Сам не могу, сил нет. Этихпросить? — Он кивнул на дверь. — Они челядь, шестерки, им мое горе по фигу.Позвони, девочка, у тебя рука легкая и голос приятный. Давай-ка я номер наберу,а ты скажешь.

— Почему именно я? Попроси эту свою, как ее? Изольду, дочьтвоего воронежского друга Вани. Помнишь, мы заезжали к ней? У нее семеро детей,кажется. Там еще был какой-то боксер. — Она произнесла все это очень быстро, наодном дыхании, надеясь прояснить мучительное смутное воспоминание.

— Кого попросить? — рявкнул Пныря. — Зойку? Да они с моейГалей всю дорогу друг друга не переваривают. Ты звони. Зойка тоже чужая, простодолг у меня перед покойным Ваней, отцом ее, на всю жизнь, а так, чистопо-человечески, она мне чужая.