в каждой стране имелись свои торжественные даты: день обнародования манифеста Комитета национального освобождения в Польше (22 июля); день рождения Эрнста Тельмана в Германии (16 апреля); дни начала венгерской революции 1919 года и освобождения Венгрии советскими войсками (19 марта и 4 апреля). Каждая страна отмечала дни рождения собственного лидера. Все эти праздничные выходные дни ознаменовывались шествиями, музыкальными и гимнастическими представлениями с флагами и плакатами, произнесением речей, подготовкой специальных выпусков газет и радиопрограмм, что требовало затрат времени и энергии.

Некоторые из таких событий специально предназначались для того, чтобы вытеснить старые праздники. В Польше 1 мая оттесняло 3 мая, когда отмечалась годовщина подписания в 1791 году первой демократической конституции страны. В Венгрии 19 марта, когда началась коммунистическая революция 1919 года, сталкивалось с 15 марта, отмечавшим начало революции 1848 года. Тайные празднования «ошибочных» праздников на многие годы стали в этих двух странах характерным признаком общественной жизни и формой низовой оппозиции.

За участие в «правильных» праздниках полагалось поощрение: на 1 Мая, например, участников демонстрации иногда бесплатно угощали колбасой. Но одновременно за поведением демонстрантов пристально наблюдали. Согласно инспектору, который посетил несколько мест празднований дня рождения Матьяша Ракоши в 1950 году, результаты такой работы иногда оказывались обескураживающими. На одном мероприятии венгерских пионеров ребенок, оболваненный пропагандой, заливаясь слезами, кричал, что «у него нет отца, но если бы даже и был, то он все равно любил бы товарища Ракоши больше». На другом митинге тот же проверяющий случайно услышал, как один ребенок говорил другому: «Я хотел бы, чтобы Ракоши никогда не вышел из тюрьмы». О реплике донесли директору школы, который побеседовал с родителями ребенка, а также с работодателями его родителей. Мальчиков исключили из пионерской организации, а после школы, вероятно, им было нелегко найти себе работу[977].

Круглые даты отмечались с особой торжественностью. Шестидесятая годовщина со дня рождения Ракоши в 1952 году была ознаменована специально подготовленной биографией, которую быстро перевели на несколько языков, а также многочисленными праздничными церемониями. Кроме того, была организована специальная выставка, на которой представлялись фотографии вождя в юности, картины, отражавшие различные эпизоды его жизни, и подарки, подготовленные благодарным народом, включая кукол, искусные крестьянские вышивки, керамику, резьбу по дереву[978]. Шестидесятилетие Болеслава Берута в 1952 году тоже потребовало публикации юбилейной биографии и специальной поэтической антологии. Предприятия отмечали юбилей руководителя сверхплановой продукцией; со всей страны в адрес вождя шли поздравительные письма и телеграммы. Два предприятия решили просить о присвоении себе его имени. Так же поступила и маленькая горная деревушка Берутовице. На главном чествовании в Варшаве фотографический портрет Берута располагался между бюстами Ленина и Сталина[979].

В 1953 году столь же тщательно готовилось и празднование шестидесятилетия Вальтера Ульбрихта. Предстояло опубликовать три тома его речей, изваять два памятника, завезти в магазины его портреты, подготовить специальный номер газеты Neues Deutschland с поздравлениями и славословиями, присвоить лидеру звание почетного гражданина Лейпцига, а вечером в день юбилея 30 июня организовать грандиозный торжественный ужин с юбиляром[980]. К огорчению немецкого вождя, незадолго до его дня рождения умер Сталин, и большинство праздничных мероприятий отменили, а советские чиновники выразили недовольство необычайной пышностью торжеств. (Так, один из них обронил, что Ленин праздновал свое пятидесятилетие, «пригласив на обед всего несколько друзей»[981].)

Коммунисты отмечали масштабными празднованиями и другие исторические даты. Парады, представления, спектакли и речи, призванные вызвать в массах патриотические чувства, посвящались и универсальным культурным персонажам давно минувшего прошлого. Накануне празднования 28 августа 1949 года двухсотлетия со дня рождения Иоганна Вольфганга фон Гёте, одного из самых почитаемых немецких писателей, восточногерманские коммунисты осознали, что он родился в Веймаре, то есть на их территории. В результате партия, министерство культуры и даже спецслужбы предприняли невероятные усилия, пытаясь представить этого аристократичного просветителя в качестве едва ли не предшественника коммунизма. Власти тщательно разрабатывали программу фестиваля, призванного показать Западу, что коммунисты пекутся о высокой культуре с большим рвением, нежели это делали капиталисты, и убедить свой народ в том, что именно они являются истинными немецкими патриотами.

В идеале партия хотела не только мобилизовать высоколобых интеллектуалов, но и воодушевить массы. Выступая на заседании ЦК партии в феврале 1949 года, один чиновник от культуры заявлял, что празднование юбилея Гёте должно «способствовать демократическому воспитанию народа» и «оказать пропагандистский эффект» за границей: «Мы хотим, чтобы восточная зона стала не только экономическим и политическим образцом, но и культурной моделью для [будущей] объединенной Германии». Разумеется, рассуждал он, партия не должна «замалчивать противоречивые стороны жизни и работы величайшего из немцев» — к несчастью, Гёте скептически относился к Французской революции и к революциям в целом. Однако «если изучить труды Гёте, то можно увидеть, что он всегда двигался к [марксистскому] диалектическому материализму, пусть даже не осознавая этого»[982]. Советская военная администрация одобрила намерения немецких коммунистов, и у нее имелись основания для этого[983]. В СССР к тому времени был разработан собственный патетический культ Пушкина, русского поэта XIX века, который, несомненно, посчитал бы большевизм ужасающим явлением.

Культурные фестивали не были для Германии чем-то новым. Но в данном случае все делалось с необычайным размахом, особенно поразительным на фоне всеобщей бедности восточных немцев в то время. Начало праздничным мероприятиям положило постановление политбюро, обнародованное 8 марта. За ним последовали лекции в Национальном театре; декламации поэтических произведений Гёте; премьерные показы его пьес; научные конференции о творческом наследии гения; речи, возвеличивающие Гёте, и, наконец, фестивальная неделя в Веймаре[984]. Для молодых людей Союз свободной немецкой молодежи предусмотрел особое мероприятие, включая длинную речь Хонеккера и еще более пространное выступление Гротеволя (его опубликованная версия занимала восемьдесят страниц), которое призывало немецкую молодежь «завершить великий труд Гёте». Премия имени Гёте была присуждена писателю Томасу Манну, чье противоречивое появление в Веймаре рассматривалось коммунистами как пропагандистская победа, несмотря даже на тот факт, что великий писатель выступил с такой же точно речью на фестивале Гёте в Западной Германии. Радио Восточной Германии сполна воспользовалось его присутствием, транслируя в эфире пожелания Манну от «юных пионеров и рабочих», а также изъявления признательности от различных сановников, включая бургомистра Веймара. (Манн, впрочем, позже написал бургомистру письмо, в котором нарочито подчеркивал, что он в равной степени счастлив быть и почетным гражданином города, и полноценным гражданином США, каковым он к тому времени уже являлся[985].)

Эстетическим апофеозом фестиваля стало факельное шествие Союза свободной немецкой молодежи: сотни молодых факельщиков промаршировали по неосвещенным и переполненным улицам Веймара, а потом возложили свои факелы на каменный постамент памятника Гёте и Шиллеру. Это событие удивило многих как на западе, так и на востоке страны,