Сперва вид теснящихся одна над другой строк, выведенных рукой Жозефа, ошеломляет меня. Но я приказываю себе читать – медленно, с самого начала. Мне необходимо знать, чтó он хотел сказать Ларе. Гийом прав, рано или поздно я пожалела бы, что уничтожила это послание, не ознакомившись с ним.

– Если так лучше, я могу уйти, – предлагает Гийом.

– Нет, останься, – бормочу я. – Пожалуйста.

Жозеф начинает письмо с извинений, многоречиво прося у Лары прощения. Эти его слова внушают мне отвращение, но я заставляю себя продолжать чтение.

– О! – Я опускаюсь на кровать и разглаживаю страницы на коленях, скользя по строкам взглядом.

– Софи?

– Все в порядке. – Но пульс у меня учащается. «Я ее убил». Прошлой ночью в башне, произнося эти слова, Жозеф имел в виду вовсе не свою мать, а мою сестру! – Это он виноват!

Гийом озадаченно смотрит на меня.

– Все это время у меня не было сомнений, что Лару арестовали из-за меня. Несколько месяцев назад я ездила в Париж, чтобы донести на мадам в комитет.

– Ты донесла на мадам? – В его голосе мелькает изумление, а на лице – разочарование. Едва заметное, но безошибочно узнаваемое. Я не могу этого вынести.

– И я сожалею об этом, – отвечаю я. – Честно! Это дурной поступок. Но я была настолько ослеплена ненавистью к мадам, к ее сословию, что больше ничего вокруг не видела. – Я глубоко вздыхаю и киваю на письмо. – Жозеф утверждает, что за день до ареста Лары он отправился в Париж и сам донес на мадам. Судя по всему, в конце концов он взял на себя ответственность за свои деяния и пожелал избавиться от жены, чтобы таким образом помочь моей сестре.

– Помочь?!

Я испытующе смотрю на Гийома, но не улавливаю в его тоне ни намека на ревность.

– Жозеф знал, что Лара носит его ребенка, об этом говорится в письме. Он признает… – продолжаю я, с трудом сглатывая, – свои ошибки и клянется, что всё исправит.

Гийом серьезно кивает.

– Надеюсь, у тебя на душе стало немного легче.

– Подожди, это не всё. – Я еще крепче сжимаю письмо в пальцах. – Жозеф упоминает о завещании. Он ездил в Париж не только для того, чтобы погубить мадам, но и с целью составить завещание. – Я несколько раз перечитываю соответствующие строки, удостоверяясь, что не ошиблась. – В случае своей смерти Жозеф оставляет всё Ларе и ее ребенку. Он официально признаёт ребенка своим.

Я устремляю ошеломленный взгляд в пространство. Мне вспоминается прошлая ночь, лицо Жозефа, его пустые глаза, когда я сказала ему, что Лара была беременна. Надо думать, он не знал, что ребенок, появившись на свет раньше срока, выжил. И счел, что тот погиб вместе со своей матерью.

– Спасибо тебе, Гийом, – говорю я. – За то, что вытащил письмо из огня и привез мне. Не сделай ты этого, я бы осталась в неведении.

Молодой человек задумчиво хмурится.

– Если фабрика, замок, всё это… – Гийом обводит рукой воздух, – если мсье Оберст завещал свои богатства Ларе и ребенку, значит… теперь они перейдут к тебе как к его опекунше, верно? По крайней мере, до тех пор, пока твой племянник не вырастет?

– Я… не знаю, наверное…

Гийом неспешно подходит к стене и внимательно изучает остатки обоев. В сценке, которая оказывается прямо у него перед глазами, изображены Жозеф и мадам Жюстина, упоенно кружащие друг друга в танце на Весеннем балу.

– Он так и не смог оправиться от ее смерти, – говорю я Гийому. – Я имею в виду Жозефа и его мать. Мадам Жюстина трагически погибла, когда он был ребенком, и после этого вся его жизнь пошла наперекосяк. Это она запечатлена на обоях.

Гийом изумленно распахивает глаза.

– Знаешь, она немного похожа на…

– Да, – отвечаю я. – На Лару.

И хотя я по-прежнему не замечаю между мадам Жюстиной и сестрой какого‑то необычайного сходства, мне ясно, что утрата, которую понесли Жозеф, мсье Вильгельм и даже Эмиль Порше, повлияла на представление этих мужчин о ней.

– Мне ужасно жаль, – вдруг выпаливает Гийом, – не только твою сестру, но и мсье Оберста. Думаю, он был тебе небезразличен.

– Да, – отвечаю я, сама этому удивляясь. – Или мне так казалось.

У меня в голове звучит мамин голос.

В какой момент я решила, что влюблена в Жозефа? Когда он вернул мне тряпичную куклу? Нет, это было в тот первый вечер в Жуи, когда мы ужинали с тетушкой Бертэ и она рассказала нам о трагической гибели матери молодого хозяина, а я вмиг проглотила эту историю, как голодающий корочку хлеба, внушив себе, что мы с Жозефом можем спасти друг друга.

Гийом издает тихое «хм», взвешивая всё, что услышал.

– Значит, это была комната твоей сестры?

– О… да. – Мне приходит в голову, что надо подарить Гийому что‑то из вещей Лары на память. Я снова просматриваю работы сестры и вынимаю из пачки рисунок рыночной площади в Марселе. – Вот, – говорю я, протягивая молодому человеку этот лист. – Она бы хотела, чтобы у тебя осталась какая‑нибудь ее вещь. – Тщательно обдумав свои слова, прежде чем произнести их, я добавляю: – Я знаю, ты любил ее.

Следует долгая пауза, после чего Гийом вздыхает. Я ожидаю, что он возьмет рисунок и отведет взгляд, справляясь с комком в горле, прежде чем поблагодарить меня. Но Гийом, как обычно, сцепляет пальцы и невнятно бормочет:

– Тебя, Софи. – Заметив, как серьезен его взгляд, я пытаюсь уразуметь, что он имел в виду. – Только тебя.

Смутившись, я машинально поднимаю руку и приглаживаю пряди жестких волос, выбивающиеся из-под чепца. Это невозможно.

– Все всегда отдавали предпочтение Ларе. Она была красивее, спокойнее и добрее меня.

– Не все.

Воцаряется молчание. У меня в голове начинают роиться вопросы, не находящие ответов.

– А Лара знала?

Гийом торжественно кивает.

– Я признался ей за несколько дней до того, как узнал, что вы переезжаете в Жуи. Вот почему она оставила мне адрес фабрики. Чтобы я мог снова тебя найти.

– Оставила адрес?

– Я несколько раз отправлял тебе весточки – мне помогали их писать, – добавляет Гийом. – Наверное, они затерялись по дороге.

Я вспоминаю слова, в запале сказанные мною сестре несколько лет назад, и щеки у меня краснеют от стыда. «Если он и попросил кого‑нибудь помогать ему с письмами, мама всегда будет прочитывать его послания первой». А письма‑то предназначались мне! Я жду, что рассержусь на маму, которая, по-видимому, перехватывала весточки Гийома, но никакого гнева не ощущаю. Она лишь пыталась защитить своих дочерей, наученная горьким