– Но зачем было так долго ждать, чтобы найти нас? – Я снова краснею. – То есть меня?

– Вскоре после вашего отъезда неожиданно умерла от лихорадки моя мать. Я был нужен младшим братьям и сестрам.

– О… – Я готова ударить себя за бестактный вопрос. – Соболезную тебе.

– Они зависели от моего жалованья. Я работал у дяди в Марселе.

– Конечно. – Я ненадолго умолкаю. – А как же ночь после бала? Я видела тебя с Ларой…

– После происшествия с собакой мадам я никак не мог тебя разыскать. И решил, что ты, верно, ушла домой.

Мне вспоминается пустынная дорога, мамины откровения в темноте. До моего сознания вдруг доходит, что в ту ночь я прервала ее, не дослушав исповедь до конца. Как жаль, что тогда я пребывала во власти злобы и не выказала ей чуть больше сочувствия.

– Поэтому я решился встретиться с Ларой, – продолжает Гийом. – И спросил у нее, могу ли я поговорить с ней о тебе, чтобы потом не выставить себя дураком. – Он потупляет взгляд. – Лара пригласила меня побеседовать в людской замка, но я счел это неуместным. Если бы мсье Оберст узнал… Я не хотел навлечь на нее неприятности.

Какая же я была дура! Я видела лишь, как закрылась дверь черного хода, слышала шум задвигающейся щеколды. Моя сестра запирала дверь на ночь. Все было так, как сказал мне Гийом в Париже. Он не переступал порог замка. И, надо полагать, вернулся к фабричным воротам, срезав путь между деревьями.

– Мы с Ларой были друзьями, но я явился на бал, чтобы увидеть тебя, Софи.

Ну конечно! Гийом увидел меня на Весеннем балу раньше, чем Лару, как раз когда я направлялась танцевать с Жозефом, а после, когда мадам наговорила гадостей, удерживал и успокаивал меня.

– Еще в Марселе ты заходил к нам незадолго до нашего отъезда, – говорю я, вспоминая сцену, которую видела из окна своей спальни. – Ты разговаривал с мамой, и я решила, что речь идет о Ларе… А в действительности ты спрашивал обо мне?

– Да. – Повисает неловкая пауза. – Я хотел просить у твоей матери… – Гийом осекается. – К несчастью, она подумала, что я пытаюсь дать обещание, которое не смогу сдержать.

Золотое кольцо, которое Гийом отдал стражнику в Консьержери!.. Ярчайшая вспышка озарения – и всё становится на свои места. В который раз я увидела происходящее в неверном свете.

– Твое кольцо! – восклицаю я. – Оно предназначалось для меня?

Гийом снова опускает голову.

– Да. Это кольцо принадлежало моей матери.

– Ты собирался предложить мне…

– Да. Прости.

– Не извиняйся!

Я думаю о кольце, которое было обменено на еще один час с Ларой. Еще один час, купленный Гийомом для моей сестры и ее сына. Это время ценнее самого ценного металла. Но, так или иначе, Гийом лишился дорогой ему вещи.

Я подхожу к окну, за которым поет малиновка, вознося свою трель к осеннему небу.

– Почему ты работал на моего отца? Зная, что ему нечем тебе платить?

– Разве не ясно? – отвечает Гийом. – Впрочем, твой отец мне очень нравился. Хороший был человек.

Он подходит ко мне.

– Знаешь, Лара дала ребенку имя, – говорю я. – Она прошептала его мне на ухо в камере, перед тем как… – У меня перехватывает горло, но, сложив из букв это имя, я возношусь на крыльях надежды и любви к сестре и ее чудесному маленькому продолжению. – Она назвала его Люк. Сокращенное от Лукман.

– В честь твоего отца.

– В честь нашего отца.

Мы одновременно поворачиваемся к разбитому окну, из которого открывается знакомый вид. Солнце садится, вдали вырисовываются силуэты фабричных зданий, воздух свеж и неподвижен. Кажется, у нас больше не возникает потребности в разговорах, ибо я знаю, что скоро уведу Гийома к домой, к своей маме. Мы соберемся у очага и будем искать способ жить дальше так, чтобы прошлое не поглотило и не изуродовало нас. Чтобы быть достойными Лары и моего отца, чтить их память и тем самым продлевать их существование.

Мы с Гийомом вместе стоим у окна и наблюдаем, как на западе гаснут последние лучи солнца.

Эпилог

Жуи-ан-Жуван, 1794 год, десять месяцев спустя

Под шпилем маленькой церковки вот-вот зазвонят колокола. В нефе витает пьянящий аромат цветущей дикой оливы, специально доставленной с юга; вся деревня залита ярким светом летнего солнца. Среди гирлянд, цветов и янтарных свечей толпится паства. Через полчаса здесь соберутся все работники обойной фабрики Оберста, чтобы присутствовать на торжественном бракосочетании своей хозяйки, Софии Элеоноры Тибо, с Гийомом Кристофом Эрраром.

Невеста вот-вот выйдет из дома и отправится в церковь. На ней простое, гладкое платье цвета слоновой кости, самое красивое из всех, которые она когда‑либо надевала; темные кудри украшены пурпурными цветами тимьяна. Она обнимает свою мать, после чего та берет под руку другую женщину, тетушку невесты, и сестры отправляются в деревню, чтобы присоединиться к собравшимся в церкви людям.

У ножек туалетного столика невесты играет маленький мальчик, тряпичная кукла в его руках весело скачет по ковру, а за ним внимательно наблюдает рыжий песик. Сценка довольно курьезная: такой нарядный маленький хозяин большого замка, и забавляется простенькой самодельной игрушкой! Подхватив мальчика с куклой на руки, невеста отправляется к ожидающему их экипажу.

Покинув замок, молодая женщина идет по аллее к карете; взгляд ее скользит по саду, по окаймляющим его деревьям, задерживаясь на большой прогалине: на этом месте когда‑то рос старинный платан. Она останавливается и вспоминает события, которые последовали за повалившей его бурей.

За несколько месяцев до Рождества могилу Вильгельма и Жюстины Оберст вскрыли, чтобы опустить туда останки их сына. Обстоятельства смерти Жозефа не позволяли хоронить его на церковном кладбище, но приход все же согласился на это. Деревенский каменотес высек его имя на надгробии под именами Вильгельма и Жюстины.

Тот же мастер украсил резьбой еще один камень, который установили на краю кладбища, в тихом месте, откуда открывается вид на луг, весной покрывающийся голубыми незабудками. На этом камне начертана старинная фамилия с единственным инициалом: «Л. ТИБО».

Через несколько дней молодая женщина, теперь уже замужняя, привезет малыша на кладбище, чтобы возложить цветы к надгробиям его родителей и помянуть их; они бывают здесь еженедельно.

Фирма «Оберст, Тибо и Кº», как называется теперь фабрика, усовершенствовала производство. Старые печатные формы, использовавшиеся в течение двадцати с лишним лет, заворачивают в бумагу, складывают в ящики и убирают на хранение в сводчатые подвалы. Для новой серии обоев изготовлены металлические печатные валики с более современными узорами.