– Тэмуджин-нойон, прошу простить, что приехал к вам ночью, но положение сейчас такое, что не приходится и на время смотреть.

– Что же случилось такого, уважаемый Тохурун-нойон, что вы в эту пору решили приехать ко мне?

– У меня к вам один вопрос.

– О чем же?

– О вашем анде, Джамухе-нойоне.

– Спрашивайте.

– Тэмуджин-нойон, правда ли, что вы согласны с тем, чтобы Джамуха-нойон стал монгольским ханом?

– А кто вам это сказал? – Едва скрывая прорывающееся изумление, Тэмуджин в упор посмотрел на него.

– Сам Джамуха нам, керуленским нойонам, это объявил.

– Когда?

– Вчера он приехал в мой курень, а за день до этого прислал человека с просьбой собраться нойонам у меня, мол, он что-то важное хочет нам сказать. Ну, мы собрались, он приехал и стал говорить, что нам, монголам, нужно ханство, что без этого нельзя жить и объявил, что он поднимает ханское знамя. Затем он спросил нас, поддержим мы его или нет. Мы стали думать, а тут он еще добавил, что татары напали на борджигинов, а те пришли в его улус и хотят вступить под его ханское знамя. Тогда мы спросили его: а как же Тэмуджин-нойон, согласен он с вами или нет. Он сказал, что да, вы его полностью поддерживаете, потому что еще Тогорил-хан установил между вами такой порядок, что он, Джамуха, хану будет как младший брат, а вы, Тэмуджин-нойон – как сын, и потому Джамуха старше. И еще говорил, что у него улус вдвое больше и поэтому на облавной охоте тобши был он, а не вы. И будто такой порядок между вами сохранится всегда, и вы это признаете…

Тэмуджин с трудом верил тому, что слышал, однако по всему было видно, что гость говорит правду. «Приехать одному в наш курень и открыто наговорить такое слишком опасно, если это неправда», – подумал он.

Лишь одно было неясно: почему анда, еще вчера призывавший керуленских нойонов встать под его ханское знамя, сегодня пришел к нему, как будто ничего не случилось, и изъявил желание по-прежнему кочевать вместе.

– Тэмуджин-нойон, – снова заговорил гость, оторвав его от мыслей. – Мы бы хотели узнать, правда ли то, что нам сказал о вас Джамуха-нойон. Как он вчера уехал от нас, так до сих пор никаких вестей от него нет, и у нас появилось сомнение.

Тэмуджин твердо сказал:

– Я не только не поддерживал анду, но и о том, что он поднимает ханское знамя, впервые слышу от вас.

– Как же так? – Джелаирский нойон пораженно смотрел на него. – Как такое может быть?

– Вот так, как я говорю, – пожал плечами Тэмуджин. – Он мне ничего об этом не говорил.

– Что же это такое? А может быть, у него с головой плохо? Разве может разумный человек, ничего не сказав своему анде, ближайшему человеку, собирать уважаемых людей и заявлять такое?

– А может, он пьяный был? – насмешливо посмотрел на него Тэмуджин.

– В том то и дело, что трезвый, – отвечал тот. – Мы ведь знаем, что он невоздержан в питье, а здесь он был в ясном уме, только с нами немного выпил.

– Ну, тогда я не знаю, – сухо сказал Тэмуджин. – Я в этом никак не участвовал.

– Значит, я могу так и передать своим, что вы ничего не знали об этом? – еще раз переспросил его джелаир.

– Можете так и передать.

– Хорошо. – Он подумал еще, решая что-то про себя, и сказал: – Тогда, Тэмуджин-нойон, у меня к вам еще один вопрос. Время смутное наступило, и я признаю, что вы еще осенью верно предсказывали это, когда говорили нам, что нужно устанавливать в племени строгие порядки. Мы, взрослые нойоны, оказались глупы рядом с вами, молодым человеком. Это я сейчас понимаю. Невозможно жить отдельно, надо сбиваться в стаю. И теперь у меня вопрос: примете ли нас, джелаиров, в свой улус, если мы придем к вам?

Тэмуджин от неожиданности смешался внутренне, удивленно взглянул на гостя. Но ответил твердо:

– Если придете, приму.

Гость вежливо поблагодарил его за то, что принял в такое позднее время, и, еще раз попросив прощения, вышел. Тихо простучали копыта его лошади.

Тэмуджин оставался сидеть, невидящим взглядом уставившись в переливающиеся языки пламени в очаге. Слова одного из самых влиятельных керуленских нойонов ошеломили его. «Видно, и в самом деле что-то изменилось, что-то важное происходит в нашей степи, – подумалось ему. – Если даже этот, чужой мне человек решил попроситься в мой улус».

Теперь он впервые по-настоящему задумался о представшей перед ним возможности стать ханом. И тут же почувствовал неудобство перед Кокэчу.

«Он оказался прав, подходят какие-то большие события, а я все еще сомневаюсь, чертыхаюсь перед ним, – он невесело усмехнулся: – Поверил словам этого лжеца Джамухи и побежал доказывать, что он не виноват».

Задумавшись о будущем, он вновь ощутил на сердце знакомое чувство тревоги и беспокойства, словно перед тем, как запрыгнуть на дикого жеребца. «Если и вправду скоро мне стать ханом, спокойной жизни приходит конец, – подумал он. – Племя наше разодрано, роды – как своры собак после драки, примирить их трудно. А тут и татары подняли головы, надо их осадить, а кто, кроме меня, может выйти против них? Мэнлиг сказал, что чжурчженский хан придержит их, но тот далеко, а татары рядом. Они могут и ослушаться его или обмануть, сказать, что монголы сами напали на них. Кто в этом будет разбираться? А когда татары узнают, что сын убитого ими Есугея поднял ханское знамя, я стану для них главным врагом и теперь они будут ждать случая уничтожить меня… Поэтому, если придут ко мне нойоны и скажут: будь нашим ханом, первым условием нужно поставить то, чтобы беспрекословно подчинялись мне в военном деле. И самые строгие порядки в степи, уничтожить всех бродячих разбойников или заставить их вернуться в улусы, поставить в строй. Нойоны родов должны слушаться хана, как младшие старшего. Без этого и ханом становиться незачем».

Тэмуджин понимал, что нойоны сейчас ищут лишь защиты от опасности и только поэтому сближаются с сильными соплеменниками, а порядки и строгости им – как узда для табунных лошадей. И ему предстояло обуздывать их.

Наутро он проснулся поздно; солнце уже взошло – красноватые лучи освещали краешек дымохода. Бортэ подоила коров и варила на очаге арсу. Полог юрты был приподнят, снаружи доносились голоса братьев и нукеров, готовившихся к кочевке. Тэмуджин полежал с закрытыми глазами, вспоминая ночной приезд джелаирского нойона, его сообщение о воззвании Джамухи к керуленским нойонам.

В юрту заглянул Хачиун, спросил у Бортэ:

– Сундуки выносить?

– Подождите немного, брат еще не проснулся, – негромко ответила она, помешивая в котле. – А из других юрт уже вынесли?

– Да, все сундуки погрузили в арбы.

– Хорошо, подождите немного, брат проснется, попьем арсу и начнем выносить.

– Ладно. – Хачиун ушел.