— Почему она так распалилась? И почему все кудахчут поповоду меня, точно куры? Это мое дело, за кого я выхожу замуж и как часто явыхожу. Я, к примеру, всегда интересовалась только собственными делами. Почемуже другие суют нос в чужие дела?

— Кошечка моя, люди могут простить почти все — непрощают лишь тем, кто не интересуется чужими делами. Но почему ты пищишь, какошпаренная кошка? Ты же не раз говорила, что тебе безразлично, что люди болтаютна твой счет. А на деле как получается? Ты знаешь, что не раз давала пищу дляпересудов по разным мелочам, сплетни вполне естественны. Ты же знала, чтопойдут разговоры, если ты выйдешь замуж за такого злодея, как я. Будь ячеловеком безродным, нищим, люди отнеслись бы к этому спокойнее. Но богатыйпроцветающий злодей — это, уж конечно, непростительно.

— Неужели ты не можешь хоть когда-нибудь бытьсерьезным!

— Я вполне серьезен. Людям благочестивым всегда досадно,когда неблагочестивые цветут как пышный зеленый лавр. Выше головку, Скарлетт,разве ты не говорила мне как-то, что хочешь быть очень богатой, прежде всегочтобы иметь возможность послать к черту любого встречного и поперечного? Вот тыи получила такую возможность.

— Но ведь тебя первого я хотела послать к черту, —сказала Скарлетт и рассмеялась.

— И все еще хочешь?

— Ну, не так часто, как прежде.

— Можешь посылать к черту всякий раз, как захочется.

— Радости мне это не прибавит, — заметила Скарлетти, нагнувшись, небрежно чмокнула его. Черные глаза Ретта быстро пробежали по еелицу, ища в ее глазах чего-то, но так и не найдя; он отрывисто засмеялся.

— Забудь об Атланте. Забудь о старых злых кошках. Япривез тебя в Новый Орлеан развлекаться и хочу, чтобы ты развлекалась.

И Скарлетт действительно развлекалась — она не веселиласьтак с довоенной весны. Новый Орлеан был город необычный, шикарный, и Скарлетт,точно узник, приговоренный к пожизненному заключению и получивший помилование,с головой погрузилась в удовольствия. «Саквояжники» выкачивали из города всесоки; многие честные люди вынуждены были покидать свои дома, не зная, где икогда удастся в очередной раз поесть; в кресле вице-губернатора сидел негр. Ивсе же Новый Орлеан, который Ретт показал Скарлетт, был самым веселым местом извсех, какие ей доводилось видеть. У людей, с которыми она встречалась,казалось, было сколько угодно денег и никаких забот. Ретт познакомил ее сдесятком женщин, хорошеньких женщин в ярких платьях, женщин с нежными руками,не знавшими тяжелого труда, женщин, которые над всем смеялись и никогда неговорили ни о чем серьезном или тяжелом. А мужчины — с какими интереснейшимимужчинами она была теперь знакома! И как они были не похожи на тех, кого она зналав Атланте, и как стремились потанцевать с нею, какие пышные комплименты ейотпускали, точно она все еще была юной красоткой.

У этих мужчин были жесткие и дерзкие лица, как у Ретта. Ивзгляд всегда настороженный, как у людей, которые слишком долго жили рядом сопасностью и не могли позволить себе расслабиться. Казалось, у них не было нипрошлого, ни будущего, и они вежливо помалкивали, когда Скарлетт — беседы ради— спрашивала, чем они занимались до того, как приехать в Новый Орлеан, или гдежили раньше. Это уже само по себе было странно, ибо в Атланте каждый уважающийсебя пришелец спешил представить свои верительные грамоты и с гордостьюрассказывал о доме и семье, вычерчивая сложную сеть семейных отношений,охватывавшую весь Юг. Это же люди предпочитали молчать, а если говорили, тоосторожно, тщательно подбирая слова. Иной раз, когда Ретт был с ними, аСкарлетт находилась в соседней комнате, она слышала их смех и обрывкиразговоров, которые для нее ничего не значили: отдельные слова, странныеназвания — Куба и Нассау в дни блокады, золотая лихорадка и захват участков,торговля оружием и морской разбой, Никарагуа и Уильям Уокер[24],и как он погиб, расстрелянный у стены в Трухильо. Однажды, когда она неожиданновошла в комнату, они тотчас прервали разговор о том, что произошло сповстанцами Квонтрилла[25], — она успела услышать лишьимена Франка и Джесси Джеймса.

Но у всех ее новых знакомых были хорошие манеры, они былипрекрасно одеты и явно восхищались ею, а потому — не все ли ей равно, если онихотят жить только настоящим. Зато ей было далеко не все равно то, что они —друзья Ретта, что у них большие дома и красивые коляски, что они брали ее смужем кататься, приглашали на ужины, устраивали приемы в их честь. И Скарлеттони очень нравились. Когда она сказала свое мнение Ретту, это немало егопозабавило.

— Я так и думал, что они тебе понравятся, — сказалон и рассмеялся.

— А почему, собственно, они не должны были мнепонравиться? — Всякий раз, как Ретт смеялся, у нее возникали подозрения.

— Все это люди второсортные, мерзавцы, паршивые овцы.Они все — авантюристы или аристократы из «саквояжников». Они все нажилисостояние, спекулируя продуктами, как твой любящий супруг, или получивсомнительные правительственные контракты, или занимаясь всякими темными делами,в которые лучше не вникать.

— Я этому не верю. Ты дразнишь меня. Это жеприличнейшие люди…

— Самые приличные люди в этом городе голодают, —сказал Ретт. — И благородно прозябают в развалюхах, причем я сомневаюсь,чтобы меня в этих развалюхах приняли. Видишь ли, прелесть моя, я во время войныучаствовал здесь в некоторых гнусных делишках, а у людей чертовски хорошаяпамять! Скарлетт, ты не перестаешь меня забавлять. У тебя какая-то удивительнаяспособность выбирать не тех людей и не те вещи.

— Но они же твои друзья!

— Дело в том, что я люблю мерзавцев. Юность свою япровел на речном пароходике — играл в карты, и я понимаю таких людей, как они.Но я знаю им цену. А вот ты, — и он снова рассмеялся, — ты совсем неразбираешься в людях, ты не отличаешь настоящее от дешевки. Иной раз мнекажется, что единственными настоящими леди, с которыми тебе приходилосьобщаться, были твоя матушка и мисс Мелли, но, видимо, это не оставило на тебеникакого следа.

— Мелли! Да она такая невзрачная, как старая туфля; иплатья у нее всегда какие-то нелепые, и мыслей своих нет!