Как-то вечером, собирая на поднос ужин для Мелани, Скарлеттшепотом поделилась своими опасениями с Присси, и, к ее удивлению, негритянкапомогла рассеяться страхам.

— А что ж тут такого, мисс Скарлетт, не пужайтесь, бездоктора обойдемся. А я-то на что? Я эти дела знаю. Мамка-то моя кто —повивальная бабка. И я тож, как вырасту, буду детей принимать — а то нет? Менямамка учила. Так что положьтесь на меня.

Скарлетт облегченно вздохнула, узнав, что опытные рукипридут ей на помощь, но тем не менее ей страстно хотелось, чтобы это испытаниепоскорее осталось позади. Сходя с ума от страха при каждом разрыве снаряда, онавсем существом своим отчаянно рвалась домой, в тихую обитель Тары, и каждуюночь, отходя ко сну, молилась о том, чтобы ребенок появился на свет наследующий день и она, освободившись от своего обещания, могла покинуть Атланту.Тара казалась таким надежным, таким далеким от всех этих ужасов и бедствийпристанищем.

Никогда еще Скарлетт не желала ничего так страстно, какочутиться сейчас под родительским кровом, возле матери. Рядом с Эллин она незнала бы страха, что бы ни произошло. После целого дня, наполненного воем иоглушительным грохотом рвущихся снарядов, она ложилась спать с твердымнамерением наутро сказать Мелани, что не может больше выдержать ни единого дняэтой жизни, что она уезжает домой, а Мелани пусть перебирается к миссис Мид. Нокак только ее голова опускалась на подушку, перед глазами у нее возникало лицоЭшли: бледное, напряженное, словно от какой-то невысказанной боли, но с легкойулыбкой на губах — таким она видела его в миг их последней встречи… «Вы позаботитесьо Мелани, я могу надеяться? Вы такая сильная, Скарлетт. Обещайте мне». И онапообещала. А Эшли уже нет в живых. Где-то в чужом краю он лежит в земле. Но иоттуда он наблюдает за ней, не позволяет ей нарушить данное ему слово. И живомули, мертвому, она будет ему верна, чего бы это ей ни стоило. Так день убегал заднем, а Скарлетт оставалась в Атланте.

В своих ответах на письма Эллин, умолявшей ее возвратитьсядомой, она старалась преуменьшать опасности осадного положения, описываласостояние Мелани и кончала обещанием приехать, как только младенец появится насвет. Эллин, всегда чувствительная к узам родства — будь то кровным илисводным, — против воли соглашалась с ее доводами, но настойчиво требовала,чтобы Присси с Уэйдом немедленно были отправлены домой. Это требование получилосамое жаркое одобрение со стороны Присси, у которой теперь при каждомнеожиданном звуке зубы начинали выбивать дробь, и она тупела до полногоидиотизма. Почти целый день она сидела, сжавшись в комочек в погребе, и если быне старуха Бетси, наши дамы начали бы пухнуть с голоду.

Скарлетт не менее Эллин рада была бы отправить Уэйда домой,и не столько ради его безопасности, сколько потому, что вечный страх, в которомпребывал ребенок, действовал ей на нервы. Взрывы снарядов приводили Уэйда всостояние безмолвного ужаса, и даже в минуты затишья он все время цеплялся заюбку Скарлетт, настолько испуганный, что не мог даже плакать. Вечером он боялсяложиться в постель, боялся темноты, боялся уснуть, чтобы ночью его не похитилиянки, а негромкое жалобное хныканье ребенка во сне сводило Скарлетт с ума. Онаи сама была напугана не меньше, чем он, но ее злило, что его осунувшееся,испуганное личико беспрерывно напоминало ей об этом. Да, разумеется, Уэйдуместо в Таре! Нужно отправить его туда с Присси, а затем Присси тут же должнавозвратиться обратно, чтобы быть возле Мелани, когда придет срок.

Но не успела Скарлетт снарядить двух путешественников впуть, как разнеслась весть, что войска янки повернули на юг и ведут теперь боивдоль железной дороги между Атлантой и Джонсборо. А что, если янки захватятпоезд, на котором поедут Уэйд и Присси? При одной мысли об этом Скарлетт иМелани побелели — ведь каждому было известно, какие зверства учиняют янки надбеззащитными детишками — хуже даже, чем над женщинами. И Скарлетт побояласьотослать ребенка домой. Он остался в Атланте и ковылял за ней по дому, боясьхоть на миг выпустить из ручонки ее юбку — маленький, испуганный, безмолвный,как привидение.

День за днем осажденный город плавился в июльском зное, адушными ночами громыхание пушек сменялось зловещей тишиной, и мало-помалу жизньв Атланте стала входить в колею. И снова всем стало казаться, что теперь, когдаслучилось самое страшное, бояться больше нечего. Все со страхом ждали осады, ивот город уже осажден, а жизнь в конце концов идет своим чередом. Идет почтичто по-прежнему. Все понимали, что живут на вулкане, но пока вулкан не начализвергаться, они, в сущности, ничего предпринять не могли. Так чего же попустутревожиться? Быть может, извержения еще и, не произойдет. Вон ведь как генералХуд сдерживает янки, не подпускает их к городу! А кавалерия не подпускает их кдороге на Мейкон! Шерману никогда ею не овладеть!

Но под напускной беспечностью перед угрозой рвущихсяснарядов, под притворным безразличием к полуголодному существованию и к янки,стоявшим в полумиле от города, в сердцах жителей Атланты, несмотря на всюбезграничность их веры в людей в изодранных серых мундирах, заполнявших окопы,неосознанно тлела тревожная неуверенность в завтрашнем дне. И под бременемголода, горя, страха, среди мучительных всплесков и спадов надежды тревога этаточила души.

Скарлетт же, глядя на суровые лица своих друзей, мало-помалуобрела мужество, спасительный инстинкт самосохранения дал ей силы приспособитьсяк обстоятельствам, согласно пословице: чему быть, того не миновать. Конечно,она и сейчас еще вздрагивала при каждом залпе, но уже не кидалась к Мелани —зарыться головой в подушки. Теперь, сдерживая волнение, она только произносиладрогнувшим голосом:

— Это, кажется, где-то близко, да?

Страх ее ослабел еще и потому, что все стало представлятьсяей в каком-то призрачном, нереальном свете, как во сне — слишком страшном сне,чтобы он мог быть явью. Казалось невероятным, чтобы все это на самом делепроисходило с ней, Скарлетт О’Хара, чтобы смерть действительно подстерегала еекаждый час, каждую минуту. У нее еще не укладывалось в сознании, что спокойноетечение жизни могло претерпеть такие изменения в столь короткий срок.

Казалось невозможным — чудовищным и невозможным, — чточистая голубизна предрассветного неба будет осквернена черным дымом орудий,который грозовым облаком повиснет над городом, что солнечный полдень, напоенныйтаким пронзительным ароматом жимолости и вьющихся роз, может таить в себе смертельнуюугрозу, что улицы могут оглушать воем снарядов, несущих гибель, разрывающихлюдей и всякую живую тварь на куски.

Не стало тихих, дремотных часов послеобеденного покоя, ибодаже если грохот битвы порой затихал, Персиковая улица во все часы дня полниласьшумом: гремели влекомые куда-то пушки; ехали санитарные фургоны; брели раненые,приковылявшие из окопов; убыстренным шагом проходили войсковые части,перебрасываемые на оборону укреплений из одного конца города в другой; сломяголову, словно от их проворства зависела судьба Конфедерации, скакали в штабвестовые.