– О! Морткин, кажись… Зачем он тут?!

– Да умолкни!

– Точно, не пришиб ты его?..

– Не, живой…

– Тсс! Черти…

Успокоились, наконец, и оставили караульного лежать.

– Подходим! Дальше – за мною след в след, как уговорено, и ни звука до моего вам знака! Или всем ядра оторву.

Остановились. Пахло остро конюшней, летним травянистым соком, дёгтем и дымком вдали. Доносился пёсий брёх, редкие голоса караульных, да вскрики какого-то зверья ночного из зарослей, что за стеной. Впереди, как раз за дверьми сенника, куда они путь держали, через просветы под крышей теплился огонь лампады обычной. Дрожал мотылём рыженьким, и летели на его свет всякие бабочки и кровопийцы.

Подманив Сеньку, он переговорил с ним неслышно для остальных, оставшихся поодаль, перед самыми дверями в васильках. Там, в деннике, тонко и нервно заржала Элишва, и всхрапнула.

Перестав шептать, Федька сказал раздельно, чтоб внутри услышали: – Тут будь, да фонарь прикрой, и ни шороха, пока не выйду, а ежели что, нагрянет кто сторонний, иль по мою душу нарочный – стукани хорошенько в дверь.

– Да, Фёдор Алексеич, исполню!

Подалась и двинулась широкая дверь сенника. Рука в перстнях, заигравших под скупым огоньком из нутра, отворила её, и вошедший осмотрелся из-под чёрной тени клобука. Под распахнувшейся полой опричного кафтана, приметно отороченного рыжим лисьим мехом, сверкнула червонным золотом богатая рубаха. Быстро поворотившись на высоких точёных каблуках бархатных сапожек, дверь спеша прикрыть, вошедший выдохнул как бы, увидав быструю фигуру рядом. И был объят захватом томным и бесстрашным, и жарким плетением дыханий всё наполнилось.

– Желанный мой! Явился, всё ж-таки! – Гришка, облапывая, прижимая его к стене, со стонами вдыхал несравненный волшебный аромат одежд его, и, до шеи добравшись губами, уже хотел, от клобука избавив, и в губы целовать, и тут понял, сколь сильно Фёдор Алексеич решил шутить.

– Григорий Матвеич, токмо по приказу я… – тихо быстро зашептал ему Федькин стремянный, обнимая, не отпуская от себя, и оставаясь за ним, в тени его объятий неузнанным для тех, кто, как подразумевалось, сейчас за ними подглядывает из дальнего тёмного нагромождения мешков с овсом, сена, и всякого работной утвари.

– Вот же ведь!.. – задохнулся и смехом, и негодованием безмерным, Чёботов, ошалело сходу сдаваясь на милость Федькину, и тискать продолжая стремянного его с напором всамделишним. – И что ж, могу, стало быть, тобою утешиться? А и впрямь, хорош ты молодец!.. Ну тих, тих, что там нам дальше-то делать… по приказу?

Не смея его оттолкнуть, Сенька и сам тем же озадачивался, не веря, конечно, что господин оставит его. Однако, по всей видимости, Фёдора Алексеича воздыхатель завёлся на него без дураков, и ведь не драться же с ним… Не для этого же обучал его господин поединку хитрейшему рукопашному?! Да и Чёботов, по всему, не промах был, от такого враз не уйдёшь.

– Вот чего не ведаю, Григорий Матвеич!.. – и видно было, что не до смеху уж Сеньке. – Только я ведь того, ни разу… Господи, прости! – почти воскликнул он в совершенном замешательстве перестав трепыхаться, прижатый Чёботовым к стене. За их вознёй не было слышно шорохов из дальнего укрытия, но было понятно, что всё вот-вот вскроется.

– А вот это подарочек! Ну, спасибо, Фёдор Алексеич! – и Чёботов раскатисто расхохотался, в голос, выпустив, наконец, приманку, и рядом к стеночке привалясь. Ожидалось, что, смекнув уж теперь, что обмануты, наблюдатели из укрытия вылезут сами. Но дверь, никем, конечно же, впопыхах не затворённая засовом, отлетела, и Федька возник в проёме, а за ним – ещё трое или четверо, не разобрать сразу. Узнал первым Грязного, понявши всю затею теперь.

– Гляньте, мужики, чего творится! – картинно вступая в сенник с откинулым клобуком, и поднимая выше фонарь, объявил Федька. За ним ввалились остальные, и смехом приветствовали застигнутого за содомскими вожделениями собрата. Наперебой поздравляли с "невестою" в словах самых что ни есть непотребных, да винились, что делу помешали, так ведь продолжить можно, что там, все ж свои.

– А что! Не откажусь от такого, и наряд твой отроку к лицу! Глаз не отвесть. А ну, пошли вон все! – Чёботов нежданно поворотился быстро к совсем оробевшему Сеньке и прижал его к себе с долгим сильным поцелуем. Дружный вой сотряс при этом сенник, прянула и заржала Элишва в деннике, и в соседних кони встревожились. Может, и не только они.

– Ну довольно, хорош! – Федька, разведя за плечи, отнял у Чёботова ошалевшего стремянного. – Испортишь мне молодца раньше сроку!

– Чего там портить… Так я недурно начал! Припёрлись, ироды, не могли обождать чуток?!

– Хорош трепаться! Сдаётся мне, что гостей на свадебке тут и без нас навалом, – и Федька размашисто обошёл сенник, и стал с фонарём против тёмного завала.

– Ежели и есть, я их не приглашал! А ну, вылезай, кто там! – крикнул Чёботов и снова рассмеялся, ударив дружески Федьку по плечу.

– Федь, рановато мы зашли, и впрямь? И себе, и гостям всю малину испоганили. Об Гришке уж умолчу! – посетовал Грязной.

– В самый раз. Вылазьте! – уже сурово приказал Федька, полуобернувшись снова к тишине завала, и все умолкли тоже, ожидая дальнейшего. Сеньке более всего мечталось убраться отсюда, да хозяин пока не отсылал. Он отворотился слегка, оправляя всю перекошенную беспорядочно одёжку, в которой он и сам себя не признавал. Посчитал между делом перстни, не посеять бы чего в сиём бедламе-то… В суматохе все забыли о беспамятном Морткине, а он очнулся, так и не понявши, как случилось, что караула не сдержал, и на шум прибежал, перепугавшись, кажется, до беспамятства, а, увидав такую компанию вместо дружков, попятился от двери в темноту. Васька и Воропаев выглянули и свистели ему вослед, и понемногу сабантуй на конюшне мог начать будить окрестности.

– Улепетнул сосунок!

– И чёрт с ним. Брось, Васька, тут счас забавнее будет!

Чёботов стоял, сцепив руки за спиной и под ноги себе глядя, а Федька то и дело взглядывал на удивительное смешливое спокойствие его. Сенька со всем смирился, отошёл чуток, и снова накинул на голову куколь, чтоб ненароком не попадаться никому на глаза больше. И сразу ему получшело, и он разом припомнил, что первым долгом обязан теперь за всем следить, и Фёдора Алексеича охранить в случае чего.

Выждав очень долгою помнившейся минуту, во всеобщем чутком молчании, так что и мышь бы услыхали шуркнувшую, Федька отошёл ко всей компании, ладонь – на рукояти тесака.

– Беспута, родной, затвори-ка дверь да встань у ней… Но прежде давайте сами поглядим, ребята, что там за крысюки притаились, за мешками теми. А, может, Шихмана186 позвать?! Пускай испросит, что воры сеи в аграмачьем стойле моём забыли?

– Дрыхнет уже, поди. Вот же осатанеет!

– Да мы сами сейчас посмотрим! – и Воропаев снял с опоры протяжно