Отраженная в литературе и культуре долгая история взаимосвязей человека и океана подходит наконец вплотную к тому, что Роберт Фоулки назвал отказом XX века от культуры моря. Пока товары, произведенные в рамках глобального капиталистического уклада, бороздят морские просторы, которые Гегель называл естественной стихией обмена и экономической экспансии, переход от шхун к большим контейнеровозам дегуманизировал отношения человечества Нового времени с океаном (Hegel, 1967 [1821]: 151; Гегель, 1990: 273). В XXI веке в большей части мира мы стали сообществами пловцов, а не моряков. Как нагляднейшим образом показал художник и кинорежиссер Аллан Секула, интерфейс между человеком и океаном стал все более механизированным и дегуманизированным, несмотря на то что пилотируемые роботами суда до сих пор занимаются транспортировкой живительных сил нашей экономики через физически существующие океаны (Sekula, 1996; фильм Sekula and Burch, 2010)◊. По мере автоматизации управления контейнеровозами и увеличения их размера все меньше и меньше моряков торгового флота бороздят океаны, хотя при этом следует отметить, что пираты – хрестоматийные фигуры мореплавания – до сих пор существуют.

В моих собственных исследованиях в рамках океанической гуманитаристики я изучаю постчеловеческую морскую среду как пространство, особенно ценное в нашу эпоху антропогенных климатических изменений. Нестабильная и разрушительная окружающая среда, в которой мы теперь живем, все больше напоминает переменчивое море, чем устойчивую сушу. Сельскохозяйственное, пасторальное видение устойчивого развития и предсказуемости уступает место нарративам несущей угрозу и ненадежной среды. Эти нарративы постчеловечества и эпохи постустойчивости могут вселять страх – но я считаю, что океаническая литература и культура смогут обеспечить нас богатым культурным архивом, благодаря которому будут поставлены новые виды вопросов об окружающей среде.

Самый популярный сюжет этого океанического архива – это сюжет о кораблекрушении, старинная история на тему потери и утраты ориентиров, которая пронизывает западную литературу начиная от путешествий Одиссея, Энея и Ионы и заканчивая Измаилом из «Моби Дика», Робинзоном Крузо и «Титаником». Особенно во времена морской экспансии, начиная с Римской империи через заселение Нового Света к освоению тихоокеанских островов в XIX веке, нарративы кораблекрушения демонстрируют суровый взгляд на человечество, оказавшееся зажатым между волей Всевышнего и недостаточным обещанием человеческой агентности. Смиренный, но необходимый технический труд моряков в ситуации кризиса представляет собой полезный пример (эпизодического) человеческого выживания перед лицом сил нечеловеческого происхождения.

Исследуя, как представлены кораблекрушения в эпоху раннего Нового времени и позже, я выделил четыре подкатегории кластеров интерпретации взаимодействия между человеком и океаном: мокрая глобализация, океаническая экокритика, «солевая» эстетика и крушение модерна. Каждая из этих двусоставных фраз определяет будущую траекторию развития океанических гуманитарных наук. Новые работы в ключе феминизма и экоматериализма также предлагают нам широкие моря, которые стоит переплыть, то же самое делает и постоянное употребление таких метафор, как ship of state[102], и таких географических конструктов, как Мировой океан. Выделяя эти четыре категории, я надеюсь определить «течения» океанической гуманитаристики, а не ограничивать стихию, которая всегда перетекает через любые границы.

Мокрая глобализация: иногда предлагаемые XXI веком ответы на феномен глобализации летают над землей на пассажирских самолетах. Океанические гуманитарные науки напоминают, что как в прошлом, так и сейчас глобальная экономика плавает по поверхности океана.

Океаническая экокритика: наличие в естественной среде такой сметающей все на своем пути стихии, как море, напоминает нам, что данная стихия, долгое время находившаяся на заднем плане «зеленого мышления», обладает потенциалом совершить революцию в постустойчивом контексте экологической мысли.

«Солевая» эстетика: сбивающее с толку давление окружающей не-человеческой среды моря оказало влияние на художников и поэтов, от Гомера до Дж. Тернера и далее. Соленая вода несет с собой эстетическую силу.

Крушение модерна: с океанической точки зрения история возникновения Нового времени напоминает трагический эпос о движимой океаном экспансии и сопутствующих ей бедствиях[103].

Ответ на отчуждающее давление, оказываемое океаном на человеческие тела и институции, превращает океанические гуманитарные науки в форму постгуманистического расследования. Вместе с такими родственными дисциплинами, как изучение киборгов, постустойчивая экологическая критика, исследование катастроф, и прочими дискурсами, отделяющими человека от комфортных для него пространств, океанический поворот в гуманитарных науках сочетает в себе древний способ рассуждения, до сих пор процветающий в современной культуре, с новым пониманием динамики и перемен в отношениях между людьми и окружающей их средой.

См. также: Земля; Зеленые/инвайроментальные гуманитарные науки; Чудовище/нечеловеческое; Постдисциплинарность.

Стив Менц

(Перевод Веры Федорук)

«Оно»

отыщет путь

продолжается

неузнаваемо…

Где же начинается что-либо? Возможно, в середине? Не с «ты» или «я», но где-то между? Рассказчик, ученый, желая найти точное место знаменитого сражения из римской истории (битва при Мунде, 45 г. до н. э.), берет отпуск и отправляется из библиотеки в горы Андалусии на юге Испании, неподалеку от места, где Европа сталкивается лицом к лицу с Африкой, – у Гибралтарского пролива и моря Альборан. Он встречает бандита, спящего на солнцепеке у ручья, который бежит вниз с пиков Сьера де Кабра по узкому ущелью. Ученый и бандит; в тот раз оба остались в живых и разошлись своими путями, так завязывается сюжет. Они встретятся еще раз, чтобы разойтись опять, и потом – снова, в последний раз – когда бандит, дон Хосе, будет ждать казни в тюремной камере. Его возлюбленная, Кармен, дьяволица, своевольная цыганка, бурная raison d’etre [фр. причина существования] этой истории, пала от его руки. Приговор вынесен. Все решено. Остается только рассказать, что случилось ранее. Чтобы найти несбывшееся, пропущенные развилки, нужно двигаться в обратном направлении. Что лежит выше по течению фактов? Что там, до разветвляющихся, раздваивающихся путей, до решений, которые производят этот мир, а не другой, эту историю, а не другую? Могла бы литература знать об этом что-то, чего не может знать наука?

позволяет себе не согласиться

никогда не заканчивается

«интер-» в интервью

колебания и потоки

отсутствующее, никчемное, нелепое…

третий человек

вымогающее посреди развалин

исключенное третье

вне разговора

вне коммуникации

вне принадлежности

или просто вне?..

Философ Мишель Серр резюмирует сюжет повести Проспера Мериме «Кармен» (1845), чтобы проиллюстрировать важность того, что он называет третьим лицом (Serres, 1997: 57–62). Третье лицо у Серра обозначает кого-либо или что-либо, исключенное из сообщества собеседников, сообщества «я/мы» и «ты/вы». Лингвисты часто подчеркивали важность таких местоименных «шифтеров» для ориентировки и обеспечения возможности человеческого общения (Silverstein, 1979). Однако предмет интереса Серра не ограничивается рамками человеческого. Третье лицо, по Серру, принимает участие одновременно в эксклюзивности и инклюзивности. Оно может относиться не только к определенным исключенным другим, «скрытым людям», подразумеваемым в любом двустороннем обмене, но также и внешнее вообще, мир