Если вопрос с о. Илиодором был как будто закрыт, то оставались другие яркие священнослужители Саратовской епархии, удар по которым рикошетил бы по еп. Гермогену. Еще в октябре в канцелярских документах мелькала фамилия о. Кречетовича, который обличал саратовскую администрацию перед московским съездом монархических партий, а на пастырской беседе 22.X подверг критике правительственную аграрную реформу. Теперь же мишенью властей стал саратовский священник, председатель совета «Братского союза» о. Карманов.

На собрании союза 30.XI о. Карманов будто бы сказал, «что важный сановник г. Саратова шляется по Петербургу и низко клеветничает». Откровенный намек на застрявшего в столице гр. Татищева был немедленно отмечен Боярским, который известил сначала министра и своего непосредственного начальника, а затем и прокурора Саратовской судебной палаты. Вновь сработала обычная цепочка «губернатор — министр внутренних дел — обер-прокурор — архиерей», и еп. Гермогену пришлось со слов самого о. Карманова оправдываться, что подразумевался вовсе не гр. Татищев. Тем не менее, слежка саратовского полицмейстера за о. Кармановым и собраниями «Братского союза» продолжалась.

Гр. Уваров, извещенный о результатах сенаторской командировки сразу по приезде Макарова и Роговича в Петербург, вернулся к своей затее парламентского запроса. Добросовестно выдержав поставленный Столыпиным месячный срок, граф направился в Саратов за дополнительными материалами, хотя Макаров предупреждал: «У нас имеются все документы». И срок, и предупреждение как будто намекали слишком энергичному депутату на неуместность его вмешательства. Но он настаивал на своем: «Нельзя же ждать вечно».

Заявление было внесено в Государственную думу 19.XI и подписано в основном членами оппозиции. Кроме самого гр. Уварова, запрос подписали всего два или три октябриста.

В этом тексте указывалось, что преосв. Гермоген и подчиненное ему духовенство «открыто выходят из рамок закономерной деятельности», владыка вмешивается в дела общественные и гражданского управления, публично критикует действия правительственных агентов и общественных учреждений и деятелей и т. д. Были названы четыре примера: анафема союзникам, инцидент с прот. Кречетовичем, проповедь в день тезоименитства Наследника и, наконец, телеграмма от 5.X, опубликованная, вопреки закону, в «Братском листке».

Плод творчества гр. Уварова спорен уже с формальной стороны. Cт. 33 Учреждения Г. Думы предоставляет ей право запрашивать министров, подчиненных Сенату, о действиях их и подведомственных им лиц. Но духовенство подчинено Синоду — независимому от Сената учреждению.

Далее, три из четырех описанных гр. Уваровым случаев трудно подвести под нарушение какого-либо закона. Из текста знаменитой проповеди автор запроса предусмотрительно вычеркнул слова о шапке Мономаха и дурацком колпаке. Отлучение от Таинств не воспрещается никакими законами. «Саратовский вестник» иронически советовал гр. Уварову внести «законопроект об анафемствовании, предоставляющий епископам право проклинать только особ не выше известного чина». Наконец, именование членов саратовской думы «отроками» даже клеветой не назовешь. Остается телеграмма на Высочайшее имя, опубликованная в «Братском листке», действительно, в нарушение ст. 73 Устава о цензуре и печати. Но Устав этот касается светской цензуры, а епархиальная газета подчинена цензуре церковной.

Отдавал ли себе отчет гр. Уваров в юридической несуразности запроса? Возможно, депутат использовал парламентский механизм для придания делу широкой огласки, чтобы побудить правительство к более решительным действиям. Это предположение отчасти подтверждается словами графа, сказанными чуть позже: «Я продолжаю смотреть оптимистически на это, и уверен, что, в конце концов, епископ Гермоген в Саратове не останется».

Напротив, другой саратовский депутат, Гримм, опираясь на успокоительные заверения губернатора, рассчитывал, что местная администрация сама справится со своим преосвященным противником. «Граф Уваров хочет себя пристегнуть к делу, которое, безусловно, без него будет сделано, гр. Уваров хочет сыграть роль мухи в басне Крылова и затем кричать: „мы пахали“».

Заявление было внесено 19.XI. В тот же день октябристы собрались на экстренное заседание и почти единогласно высказались против запроса, который, по словам одного из лидеров фракции, может позволить некоторым депутатам «волочить епископскую митру по грязи». Гр. Уварову было предложено взять запрос обратно, но он предпочел тут же заявить о выходе из фракции.

Отказ руководящей фракции Государственной думы поддержать запрос был практически равносилен его уничтожению, что впоследствии и произошло: дело отложили в долгий ящик. «…происками хитрых политиканов мой запрос был похоронен», — сетовал гр. Уваров.

В Саратовской епархии были очень рады такому исходу. «Братский листок» торжественно перепечатал на первой полосе жирным шрифтом сообщение о постановлении октябристов.

Перевод Бочарова

В соответствии с договором между Столыпиным и Извольским Бочаров получил новое назначение — в Севастополь на такую же должность. Об этом стало известно в начале декабря. Еще месяц полицмейстер оставался в Царицыне, вероятно, для ликвидации своих дел.

Об отъезде Бочарова едва ли кто сокрушался. Правда, местный отдел «Союза русского народа» избрал полицмейстера своим пожизненным почетным членом, а городская дума единогласно выразила ему благодарность. Но 2.I.1909 на вокзал провожать Бочарова явились только должностные лица — городской голова, члены городской управы и полицейские чиновники во главе с Нейманом, который временно и вступил в исполнение должности полицмейстера.

Гр. Татищев пытается уйти

Чуть было не покинул свой пост и гр. Татищев. Уговор Столыпина и Извольского об оставлении на местах и архиерея, и губернатора не мог не казаться последнему поражением. После всех усилий, приложенных к тому, чтобы свалить еп. Гермогена, преосвященный все же остается в Саратове.

Правда, Столыпин попытался смягчить этот удар разными бюрократическими компенсациями. Гр. Татищев получил утверждение в должности, придворное звание и чин статского советника. Отныне он числился полноценным губернатором без приставки «исправляющий должность». Но чины чинами, а впереди позорное возвращение в свою губернию, прекрасно осведомленную о провале, и необходимость возобновить отношения с человеком, который прилюдно с амвона сделал выговор своему бедному оппоненту.

Известно, что той зимой гр. Татищев пытался подать в отставку. Конкретную дату договора определить трудно, но с психологической точки зрения отказ от должности скорее можно отнести к этим первым дням после поражения, чем к позднейшему периоду временного перемирия между духовной и светской властями.

В тот раз Столыпин все-таки уговорил своего подчиненного остаться, но «лишь под условием перевода Илиодора».

Поездка о. Илиодора в Саратов (3–21.XII)

Между тем смиренный иеромонах совсем не хотел переводиться в Минск.

Узнав о своем переводе 3.XII, о. Илиодор той же ночью сел на поезд до Саратова, наказав своим сподвижникам собрать не менее 100 руб. для отправки телеграфного ходатайства на Высочайшее имя. Прибыл в Саратов священник, очевидно, 5.XII. Остановился, по обыкновению, в архиерейском доме и застрял здесь надолго. Во-первых, предстоял день тезоименитства преосв. Гермогена (10.XII), а во-вторых, отступивший было недуг вернулся.

На следующий день — память свт. Николая Чудотворца и царские именины, — поздравляя паству по телеграфу, о. Илиодор призвал молиться о ниспослании терпения и прибавил: «Отъезд мой