было выражено в моей телеграмме к вам».

Вечером того же дня 29.X состоялась кульминация сенаторского визита. О. Илиодор явился к Макарову, желая дать объяснения по всем возведенным на него обвинениям. Список прегрешений иеромонаха, припасенный сенатором, насчитывал около сорока пунктов, начиная с марта 1908 г. Теперь о. Илиодору предстояло, как на Страшном суде, дать ответ по каждому пункту. Присутствовали Рогович и почему-то царицынские лесопромышленники и пароходчики.

Разговор обернулся форменным допросом.

— Правда ли, батюшка, — начал Макаров, — что вы ссоритесь с властями?

— Правда.

— Нехорошо.

— А почему же нехорошо, если власти относятся несправедливо.

— А правда ли, что вы говорили рабочим, чтобы они не работали в праздники.

— Точно так.

— Нехорошо.

— А почему же нехорошо, если это несправедливо.

По свидетельству Роговича, о. Илиодор вел беседу «в состоянии крайнего раздражения».

Одним из первых пунктов списка стояло обличение богачей. Объясняя свои мотивы, священник привел следующий пример: «нехорошо богатым людям, имеющим громадные дома на Соборной площади, рядом с недостроенным собором, не помочь на его постройку, хотя бы ста рублями».

Стоявший тут же Лапшин узнал себя и стал шептать своему соседу, что речь не о нем, но о. Илиодор услышал и прямо сказал: «Человек этот — Василий, сын Федоров Лапшин».

Сенаторы стали объяснять иеромонаху, почему нападать на богатых нехорошо. О. Илиодор понял, что он и его собеседники говорят на разных языках: сенаторы порицают именно те его поступки, которые он считает долгом пастыря. Перебив назидания Макарова, священник со своей обычной прямотой и резкостью бросил ему в лицо: «я окончил лишь духовное училище, семинарию и академию и не учился там, где учились вы, а потому и говорить с вами мне не о чем».

Как это похоже на упрек юного Сергея Труфанова, обращенный к инспектору семинарии: «Андрей Александрович, вы учите нас быть подхалимами»!

После своей резкой фразы о. Илиодор вышел, проигнорировав протянутую ему сенатором руку (он вообще не выносил, когда с ним, духовным лицом, здоровались за руку), и «уехал на подворье в состоянии, близком к истерическому припадку».

Вернувшись в монастырь, иеромонах поспешил доложить о произошедшем еп. Гермогену и стал убеждать его не ездить с сенаторами в Саратов. Преосвященный, и без того успевший разочароваться в петербургских гостях, согласился и в тот же вечер передал Роговичу, что откладывает свой отъезд.

Адресат все же не терял надежды переубедить преосвященного и, оставшись в Царицыне еще на один день (30.X), стал уговаривать владыку ехать в Саратов. Еп. Гермоген ответил, «что и без того в народе идут толки, что над архиереем производится суд, что он находит несовместимым с достоинством сана подчиниться как бы допросу какой-то следственной комиссии». И напомнил о некоторых недавних поступках гр. Татищева, показывающих его нежелание примириться с духовной властью. Владыка заявил, что просит сенаторов «устроить так, чтобы впредь губернатор и администрация не вмешивались в епархиальные дела и не мешали бы ему осуществлять его пастырский долг».

Тем не менее, преосвященный снабдил Роговича двумя документами — письменным конспектом своих недоразумений с гр. Татищевым и выпиской из следственного дела духовной комиссии. Кроме того, владыка распорядился, чтобы в Саратове сенатору представили все интересующие его материалы. В тот же день Рогович покинул Царицын.

Макаров увез с собой из Царицына оба следственные дела, заведенные на о. Илиодора. Кроме того, в Саратове сенатор получил из окружного суда еще одно дело, по обвинению иеромонаха в преступлении, предусмотренном ст.129 Угол. Улож. и ст.1281 Улож. о наказ. И изучал вместе с Роговичем эту кипу.

Кроме того, к приезду сенаторов канцелярия губернатора подготовила увесистый том в 230 листов — машинописную копию всех официальных документов, касающихся о. Илиодора, с ноября 1907 г. по 23.X.1908.

Рогович, кроме того, исследовал недавние номера «Братского листка», отыскивая в них крамольные статьи.

Сам же «Братский листок» передавал мнение, якобы высказанное сенаторами, — «что все дело о происшествии на Подворье и вообще о характере проповеди о. Илиодора раздуто до неимоверных размеров».

Макаров оставался в Саратове до 4.XI, Рогович — до 5.XI.

Таким образом, надежды духовенства на петербургских гостей оказались тщетными. Душой сенаторской делегации был Макаров, судивший о деле по губернаторским, т. е. бочаровским, донесениям. Рогович, знавший правду еще до приезда и проверивший свои сведения на месте, не имел ни полномочий, ни смелости воздействовать на своего спутника. Ни тот, ни другой не переменили своего взгляда в ходе командировки и с таким же успехом могли бы оставаться в Петербурге, затребовав туда все материалы.

Эти взгляды со временем стали известны и газетам, которые писали, что «Макаров, дескать, против Илиодора, но вот беда, Рогович за этого „демагога-монаха“ заступается». Сам о. Илиодор утверждал, что Макаров по возвращении в столицу отзывался о нем как о карьеристе.

Рогович по итогам поездки составил 14.XI любопытный доклад, целую брошюру в 30 листов, отпечатанную на ремингтоновской машине. Свой труд сенатор представил не только начальству, но, для согласования, и преосв. Гермогену. Из рук владыки этот экземпляр каким-то путем попал к редактору «Волги» Н. А. Дурново, который под большим секретом снял для себя копию, и, по-видимому, к о. Илиодору, ссылавшемуся на доклад в одной из речей. Резюмирующая часть почти дословно цитируется биографом иеромонаха. Таким образом, этот документ не составлял ведомственной тайны.

В своем докладе Рогович выразил удивительно здравый взгляд на царицынские события как на результат коллективной травли талантливого священника. Автор подчеркивал тенденциозность донесений, рисующих эту фигуру в искаженном свете:

«Не будучи в Царицыне, а судя о деле издали по взволнованным сообщениям местных властей, можно в самом деле думать, что о. Илиодор какой-то неутомимый демагог, за которым стоит грозная толпа фанатического народа, ежечасно готовая громить евреев и магометан. На месте видишь больного, полуживого человека, которого труды и борьба уже довели до тяжкой болезни; народ, посещающий и поддерживающий подворье, страшно запуган расправой 10 августа».

Рогович отмечал любопытный парадокс: против о. Илиодора объединились несовместимые, казалось бы, силы — оппозиционная газета «Царицынская жизнь» и представители власти.

Собрав целую тетрадь наиболее характерных вырезок из «Царицынской жизни» за 1908 г., Рогович доказывал, что газета из номера в номер занималась «последовательной и упорной травлей иеромонаха Илиодора, полной зложелательства и сарказмов».

Но каким образом гр. Татищев и Бочаров присоединились к этой травле? Ставя этот вопрос, Рогович уклоняется от ответа и даже дает обоим лицам самую положительную характеристику. Однако мимоходом отмечает их серьезнейшие ошибки — «непонимание психологии русского православного народа или нежелание с ней считаться», «сухой, деревянный формализм власти», «нежелание считаться с настроениями и верованиями православного народа». Вот почему для губернатора и полицмейстера о. Илиодор и его паства оказались столь же чужими, как и для оппозиционной газеты.

Говоря об о. Илиодоре, Рогович подробно