повлиял на здоровье мое, но в душе своей сохраняю память о всех вас».

Вследствие болезни он жил в Саратове анахоретом, никого не принимая и не выходя из покоев.

Получил ли он от преосв. Гермогена ту помощь, на которую рассчитывал? Известно лишь то, о чем о. Илиодор сообщил в следующей телеграмме: «Владыка меня утешает».

Однако он, кажется, имел основания надеяться на благополучный исход, поскольку в том же послании сообщил: «О моем отъезде не беспокойтесь: никакого перевода мне не будет». Соответствующие слухи ходили и по городу.

На царицынском монастырском подворье тем временем собирали деньги на телеграммы с просьбой оставить о. Илиодора. Одна из них была послана Государю ко дню его тезоименитства от лица «детей-подростков истинно-православных русских людей г. Царицына».

19. XII и сам о. Илиодор обратился к Государю со «всеподданнейшей жалобой» на своих гонителей, к числу которых отнес как Бочарова с гр. Татищевым, так и Столыпина. Автор телеграммы подчеркивал: он просит не за себя, а за весь православный народ, «богоносного святого страдальца», притесняемого властями. Эта риторика позволила о. Илиодору перейти к своей излюбленной теме грядущего народного самосуда: «Успокойте, Государь, смущенную совесть народную; скажу прямо, в Ваших Державных руках находится замедление хода и даже совершенное уничтожение надвигающейся грозной тучи повсеместного восстания народа, выведенного из терпения преступным повелением неправедных домоправителей». С отчаяния он сделал именно то, в чем его упорно подозревала администрация, — пригрозил поднять бунт! Телеграмма завершалась прозрачным намеком на своевременность вмешательства царской власти: «Вашего неограниченно Самодержавного Царского Величества верноподданный иеромонах Илиодор».

Отослав это скандальное сочинение, о. Илиодор выехал в Царицын, куда вернулся утром 21.XII.

На вокзале о. Илиодора встретили соскучившиеся по нему прихожане, которые бросали ему под ноги елки вместо пальмовых ветвей. Но для него возвращение оказалось безрадостным из-за болезни и предстоящей разлуки. В довершение всего пришло известие, что накануне скончался чтимый о. Илиодором протоиерей Иоанн Кронштадтский.

После вечерни в монастыре отслужили панихиду по усопшему, а затем иеромонах предложил послать на похороны депутацию, которую намеревался возглавить лично. Эта идея владела умами богомольцев подворья в последующие недели. Собирались деньги на дорогу.

Болезнь

Но этот несчастный больной человек не мог уже никуда поехать — ни в Кронштадт, ни в Минск, ни даже в царицынскую народную аудиторию, где теперь выступали его собратья или приверженцы. Он теперь почти не выходил из монастыря. Даже на праздник Крещения Господня не пошел с крестным ходом на Волгу.

«…через месяц-полтора он умрет», — таков был неутешительный прогноз преосв. Гермогена. Как оказалось, прогноз чересчур мрачный. О. Илиодор продолжал потихоньку совершать богослужения, проповедовать на религиозно-нравственные темы и руководить своей стройкой.

Уверенность в оставлении

«Поклонники о. Илиодора были убиты торжеством нагайки и с грустью говорили ему:

— Что вы, батюшка, мучаете себя, не спите по ночам и, во что бы то ни стало, стараетесь отстроить монастырь: все равно вам не жить здесь.

— Нет, братие мои возлюбленные, я останусь здесь. Если бы меня прогнали отсюда, это означало бы смерть верховной правды; но она жива, — я в это верю».

На практике это означало, что за иеромонаха ходатайствуют его столичные друзья-монархисты («Пуришкевич и Ко»). Осведомленная «Речь» потом упоминала «Пуришкевича и Маркова, грудью своей отстоявших Илиодора».

Он рассчитывал, конечно, и на эффект от своей всеподданнейшей телеграммы, но адресат ограничился передачей ее обер-прокурору.

Указ Синода о переводе о. Илиодора в Минск был отправлен только 9.XII, а дошел до Саратова еще позже. Промедление позволило отсрочить отъезд. Второй уважительной причиной стало болезненное состояние иеромонаха.

Получив указ, преосвященный предписал о. Илиодору сдать дела и ехать в Саратов, а оттуда на новое место службы. Однако священник прислал вместо себя двух человек, подтвердивших тяжесть его болезни.

Гр. Татищев предполагал, что в глубине души преосв. Гермоген не желает расставаться со своим протеже: «Думаю, однако, что Преосвященный считает вопрос об отозвании иеромонаха Илиодора не совсем решенным и надеется, что о. Илиодору как больному будет дозволено временно остаться в Саратовской губернии, а затем, когда минует острота конфликта, забудется и вопрос об отозвании».

Имелась у о. Илиодора и третья причина оттягивать отъезд: Бочаров еще оставался в Царицыне, поэтому уехать раньше неприятеля казалось демонстрацией своего поражения.

Надежды о. Илиодора не составили секрета для властей. 15.XII Боярский доложил в Петербург о телеграмме иеромонаха своим приверженцам от 10.XII, где он писал, что «никакого перевода» не будет.

Очевидно, именно этот рапорт заставил министерство внутренних дел 20.XII дать, наконец, ход новым бумагам, накопившимся против о. Илиодора, — представлениям саратовского губернатора о праздновании именин иеромонаха и других его недавних деяниях. Соответствующие документы были пересланы Извольскому.

Примирение губернатора и епископа (25.XII)

Вернувшийся в Саратов около 22.XII гр. Татищев находил, что ввиду «Высочайше оказанных ему милостей» он же должен сделать первый шаг к примирению с преосв. Гермогеном. Поводом стал праздник Рождества. Губернатор явился к преосвященному для поздравлений. В свою очередь, еп. Гермоген нанес бывшему противнику ответный визит, затянувшийся на три часа.

Говорили о конфликте Бочарова и о. Илиодора и вообще о соотношении властей. «Недоразумения между светской и духовной властью, — докладывал гр. Татищев министру, — Епископ объясняет разностью взглядов его, сторонника старого порядка, с новым режимом. Под старым порядком Преосвященный разумеет те времена, когда представители высшей духовной власти не только обличали правителей, но и указывали на неправильности в управлении Царям».

Затем разговор перешел к общегосударственным вопросам. Преосвященный говорил о тех правительственных мероприятиях, которые считал ошибочными, — аграрной реформе 9 ноября и передаче церковных вопросов на рассмотрение Государственной думы с ее разношерстной церковной комиссией. Последнее, по мнению владыки, было шагом к отделению церкви от государства.

Докладывая Столыпину о разговоре, гр. Татищев высказал предположение, что владыка говорит «с чужого голоса», а именно под влиянием «Петербурга и иеромонаха Илиодора».

С другой стороны, очевидное желание преосв. Гермогена восстановить отношения с губернскими властями гр. Татищев тоже объяснял внешним «воздействием» Ведомства православного исповедания, намекая, что таковое воздействие и впредь помогло бы сохранить корректные отношения. Не умея выстроить их самостоятельно, губернатор только и мог, что просить вмешательства петербургской указки.

Идиллическую картину примирения духовной и светской власти Саратов наблюдал и месяцем позже, 24.I.1909, когда гр. Татищев посетил «монашескую трапезу» в главном архиерейском зале. Бывшие враги поочередно предложили тост за здравие друг друга. В своей речи владыка поблагодарил губернатора «за высоко сочувственное отношение к переживаемому саратовской православной паствой торжеству и за личную искреннюю дружбу и благожелательное сердечное отношение ко мне: с своей стороны, я всегда питал к Сергею Сергеевичу самые простые и искренне задушевные дружеские чувства». Коснувшись недавних событий, преосвященный подчеркнул, что этот конфликт произошел на принципиальной, а не