А Агасфер молчал, вспоминая далекий вечер в Прешпороке. Он ведь там не сразу убил Брюхановского, а попробовал, затащив его под сваи ресторанчика-поплавка на Дунае, допросить. Не давала ему, например, покоя мысль о той легкости, с которой такие, как Гертруда, проникают в штабы и секретные конструкторские бюро, легко пересекают границы с бдительной, казалось бы, пограничной стражей и провозят чемоданы, набитые военными секретами. Брюхановский отчасти подтвердил то, о чем Агасфер догадывался и так. Легкомыслие и деньги. Деньги и легкомыслие.

Почивший в бозе царь подарил стране не только полтора десятилетия покоя и мира. Похоже, военная служба в его царствование превратилась в нудную и плохо оплачиваемую необходимость. Необходимость не столько честно отрабатывать скудное царское жалованье, сколько искать возможности заработать любой ценой.

Разумеется, не все, далеко не все офицеры были продажными. Но «науку» не видеть врагов и шпионов, не считать своим долгом бороться с предательством многие, похоже, усвоили вполне!

К завтраку приезжие художники-живописцы никогда не спускались. Это никого из остальных жильцов пансионата мадам Петрищенко не удивляло, ибо домой они возвращались всегда под утро. Иногда настолько навеселе, что, будучи не в состоянии преодолеть два десятка ступенек лестницы, останавливались, чтобы перевести дух, усаживались в плетеные кресла на веранде, да там и засыпали, оглашая окрестности богатырским храпом.

В таких случаях мадам, ворча, расталкивала дворника Муртазу, и тот, зевая, по одному разносил обоих «братьев», как они себя называли, по их комнатам, а мадам начинала сервировать стол на веранде для завтрака.

Жильцов нынче у мадам Петрищенко было немного, половина комнат пустовала, и только это обстоятельство удерживало ее, как она утверждала, от того, чтобы раз и навсегда отказать несчастным пьяницам от стола и крыши над головой. К тому же они шибко не шумели, и платили почти всегда вовремя.

Иногда на «братьев» находило вдохновение, и они, хмурясь и вздыхая, брались за кисти и краски. Правда, далеко от дома в этом случае не уходили – утверждая, что в Симеизе что ни уголок природы, то шедевр, так и просящийся на холст.

И вдруг в пансионате мадам Петрищенко, под «занавес бархатного сезона», в начале ноября появился еще один художник. Он настолько отличался от уже имеющихся, что мадам дважды просила его показать свои бумаги – вежливый и аккуратный иностранец откуда-то из Венгрии. Даже бородка и усы у господина Ковача хоть и наличествовали как доказательство принадлежности к богеме, однако тоже отличались ухоженностью и аккуратностью. Не то что у Акима или Бориса – всклокоченные, перепачканные в краске и каких-то порошках бороденки, по которым всегда можно было определить – что «братья» ели в последний раз: хлеб с сыром, шашлык или яичницу.

С собой новый жилец привез чемодан и, как водится, мольберт.

Жильцы во главе с мадам Петрищенко завтракали, когда он, постояв перед калиткой, несмело зашел во двор, поставил чемодан и мольберт на нижнюю ступеньку веранды, снял шляпу и с едва уловимым акцентом сказал:

– Здравствуйте, господа! Приятного всем аппетита!

– И вам здравствуйте, – за всех ответила хозяйка густым басом, с подозрением глядя на мольберт – совсем новенький, только что из магазина художественных принадлежностей.

– У вас на калитке висит билетик насчет свободной комнаты, – застенчиво улыбнулся пришелец. – Я бы снял хорошую комнату на две недели, со столом и вообще, как это здесь положено.

– Вообще-то я сдаю комнаты только помесячно, – начала хозяйка, но тут же, вспомнив про конец сезона, поспешно поправилась: – Но можно договориться и на две недели. Вы, как я погляжу, художник?

– Начинающий, мадам! Так сказать, вынужденно начинаю приобщаться к искусству после ранения. – Он показал рукой на протез левой кисти в коричневой перчатке дорогой кожи.

– Обычно я беру четыре рубля в месяц, а с художников – пять, ввиду доставляемого ими беспокойства, – заявила хозяйка.

Остальные жильцы – старенький доктор Венедикт Сергеевич, пожилая супружеская пара из Москвы и две дамочки бальзаковского возраста – поглядели на хозяйку с некоторым изумлением: четыре рубля в месяц была красной ценой в августе-сентябре, но никак не в начале ноября или весной. Впрочем, и сама хозяйка быстро сообразила, что запросила лишнее. Опасаясь, что новый жилец подхватит свое имущество и уйдет в соседский пансионат, где запросто снимет комнату за рубль-полтора, мадам Петрищева сбросила цену:

– Впрочем, для такого солидного господина, с условием оплаты вперед, достаточно будет и двух рублей. Со столом и утренними сливками – двух с половиной, – поправилась хозяйка.

– Отлично! Комната, считайте, за мной! – просиял пришелец и достал из кармана портмоне, при виде которого мадам пожалела, что сбросила цену. Но слово не воробей, как говорится…

– Если вас устраивают условия, то у меня тоже будут пожелания, сударь! – заявила она. – Имея печальный опыт общения с художниками, я всегда настаиваю на спокойном и трезвом поведении своих жильцов. Никаких сборищ, никаких вечеринок – особенно с молодыми особами легкого нрава! Не пачкать стен, не разливать по полу красок, не вытирать кисти простынями, снятыми с веревок для просушки после стирки…

– Договорились! – Новый жилец протянул хозяйке трехрублевую ассигнацию. – Насчет сдачи не беспокойтесь – оставьте прислуге, пожалуйста

При последних словах активно зашевелился Муртаза, чинивший под верандой метлу. Он вскочил на ноги, подхватил чемодан с мольбертом, и, не спрашивая дозволения хозяйки, унес багаж незнакомца в лучшую комнату на втором этаже.

Нового жильца тут же усадили пить чай. Выспросили о видах на ближайшее будущее. Узнав о том, что для начала господин Ковач намерен совершить экскурсию по дачному поселку и узнать – где и что, обе воспрянувшие духом одинокие дамы бальзаковского возраста наперебой вызвались быть его «гидами».

Поселок обошли за какой-нибудь час. Гостю показали местный базарчик, общественный сад с двумя аллеями, несколько винных погребков, где можно было купить вполне приличное местное вино нового и прошлых урожаев, фотостудию, на пороге которой скучал без работы местный фотограф, несколько магазинчиков и лавок, где продавалось «все вперемешку». Вот таков был Симеиз того времени.

В пансион вернулись, купив две великолепные дыни, корзину местного винограда, зелень. Вера Павловна и Эльвира Сергеевна, узнав, что у венгров не принято, обращаясь к человеку, упоминать его отчество, уже называли гостя Михалом и Мишелем и очень обижались, когда он упорно отказывался называть их Верочкой и Элей.

Пока «экспедиция» бродила по поселку, какое-то чудо (а скорее, чутье) необычно рано подняло со смятых простыней и коллег новоприбывшего художника. Так что по возвращении господин Ковач был шумно встречен полуодетыми Акимом и Борисом. К его немалому изумлению, оба бросились к нему с объятиями, теребили, бесцеремонно упрашивали рассказать историю его страшного ранения, пытались найти общих знакомых в Петербурге и Москве. И в конце концов потребовали с коллеги немедленной «прописки» – то бишь ведра молодого вина.