8 ИЮЛЯ 1990 ГОДА

— Гарольд, дружище, — пробормотал Ларри. — Мне не терпитсяпожать тебе руку и купить тебе пива… или шоколадной карамели.

— Ларри! — вскрикнула Люси.

Надин потеряла сознание.

Без двадцати одиннадцать двадцатого июля она вышла наверанду, неся с собой кофе и тосты. Стояла середина лета, самого прекрасноголета, которое Матушка Абагейл могла припомнить с 1955 года, когда ее матьумерла в возрасте девяноста трех лет. Жаль, что нет больше людей, чтобынаслаждаться им, — подумала она, осторожно усаживаясь в качалку безподлокотников. Но наслаждались ли они когда-нибудь летом? Некоторые, конечно,да: молодые влюбленные и старики, чьи кости помнили смертельные объятия зимы.Но теперь почти все они умерли. Бог послал на людей тяжелую кару.

Кто-то, может быть, и стал бы утверждать, что эта каранесправедлива, но не Матушка Абагейл. Когда-то Он сделал это с помощью воды, акогда-нибудь он сделает это с помощью огня. Кто она такая, чтобы судить Бога?

Она размочила тост в кофе, чтобы он стал достаточно мягким.Шестнадцать лет назад она распрощалась со своим последним зубом. Беззубой онавышла из утробы матери, и беззубой она ляжет в могилу.

Она была старой и слабой, но ум ее работал исправно. АбагейлФримантл, таким было ее имя, родилась в 1882 году. За всю свою жизнь она виделамного всякой всячины, но ничто из этого не могло сравниться с событиямипоследнего месяца. Она была старой. Ей хотелось отдыхать, наслаждаясь сменойвремен года до тех пор, пока Бог не устанет смотреть на ее жизнь и не решит упокоитьее в вечных селениях. Но что толку просить Его об этом? Когда Его собственныйСын просил отвести чашу сию от Его губ, Бог не ответил. А ведь она былаобыкновенной грешницей, но по ночам, когда ветер свистел в рядах кукурузы, еепугала мысль о том, что в 1882 году Бог посмотрел с небес на новорожденнуюдевочку и сказал самому Себе: «Я сделаю так, что она будет долго жить. У неебудет одно дело в 1990 году, на другой стороне целой горы листков из отрывногокалендаря».

Время пребывания ее здесь, в Хемингфорд Хоуме, подходило кконцу, а последнее ее дело ждало ее на западе, неподалеку от Скалистых гор. Онзаставил Моисея взбираться на горы, а Ноя — строить ковчег. Он видел Своегособственного Сына распятым. Так неужели же он будет обращать внимание на то,как отчаянно боится Эбби Фримантл человека без лица, который крадется за ней вее снах?

— Ну что ж, леди, — сказала она самой себе и положила в ротпоследний кусок тоста. Она раскачивалась взад и вперед и попивала кофе. Стоялсолнечный, прекрасный денек, у нее ничего не болело, и она прочла краткуюблагодарственную молитву. Бог велик. Бог добр, — даже самый маленький ребенокможет выучить эти слова, а в них сосредоточен весь мир, все добро и все зло.

— Бог велик, — сказала Матушка Абагейл, — Бог добр.Благодарю тебя за солнечный свет. За кофе. За то, что вчера у меня прекрасноподействовал живот. Бог велик…

Она почти допила кофе, поставила чашку на пол и сталараскачиваться на качалке, повернув лицо к солнцу. Постепенно она погрузилась вдремоту и уснула. Ее сердце, стенки которого были теперь не толще папироснойбумаги, продолжало биться точно так же, как и в предшествующие 39 630 дней.

Губы ее продолжали улыбаться.

С тех пор, когда она была девочкой, времена действительносильно изменились. Фримантлы поселились в Небраске после того, как пересталибыть рабами. Эбби, последний ребенок в семье, родилась прямо здесь, в их новомдоме в Хемингфорд Хоуме. Ее отец взял верх и над теми, кто не хотел ничегопокупать у негров, и над теми, кто не хотел им ничего продавать. Он купилучасток земли немного в стороне, чтобы не встревожить тех, кто твердил онашествии черномазых ублюдков. Он был первым человеком в округе Полк, которыйприменил севооборот и химические удобрения. В марте 1902 года Гэри Сайтс пришелк ним домой сообщить, что Джона Фримантла приняли в ассоциацию фермеров. Он былпервым чернокожим во всей Небраске, принятым в ассоциацию.

И понемногу соседи стали относиться к нему неплохо. Не все,конечно, не такие бешеные, как Бен Конвей со своим единоутробным братом, неАрнольдсы и не Диконы, но остальные стали смотреть на него иначе. В 1903 годуони обедали у Гэри Сайтса со всей его семьей, прямо в гостиной, как белые люди.

А в 1902 году Абагейл играла на гитаре в зале фермерскойассоциации, причем не на негритянском концерте, а на настоящем показательномконцерте для белых, который устраивался в конце года. Ее мать былакатегорически против. Это был один из тех немногих случаев, когда она открытовыступила против отца в присутствии детей (правда, дети к тому времени весьма ивесьма приблизились к среднему возрасту, да и у самого Джона волосы почтиполностью поседели).

— Я знаю, как это было, — сказала она в слезах. — Ты, Сайтси этот Фрэнк Феннер вместе все это придумали. С них спроса нет, Джон Фримантл,но у тебя-то что в голове творится? Они же белые. Ты можешь говорить с ними опахоте на заднем дворе. Ты даже можешь попить с ними пива, если Нейт Джексонпустит тебя в свой салун. Прекрасно! Никто лучше меня не знает, что тебепришлось вынести за последние годы. Я знаю, что тебе приходилось улыбаться,когда внутри тебя все горело. Но сейчас речь идет о другом! Речь идет о твоейсобственной дочери! Что ты скажешь, если она поднимется на сцену в своемхорошеньком белом платьице, а они станут смеяться над ней? Что ты будешьделать, если они станут швырять в нее гнилые помидоры? И что ты ответишь ей,если она подойдет к тебе, испачканная с ног до головы в этих помидорах, испросит: «Почему, папочка? Почему они это сделали и почему ты позволил им этосделать?»

— Ну, Ребекка, — ответил Джон, — мне кажется, мы должныпредоставить это ей и Дэвиду.

Дэвид был ее первым мужем. В 1902 году Абагейл Фримантлпревратилась в Абагейл Троттс. Дэвид Троттс был чернокожим батраком.

Итак, 27 декабря 1902 года, уже три месяца беременная своимпервенцем, она поднялась на сцену зала фермерской ассоциации в окружениимертвой тишины, которая воцарилась вокруг, после того как ведущий объявил ееимя.

Она стояла в этой вязкой тишине, зная, как выглядит еечерное лицо над новым белым платьем, сердце ее бешено стучало, и она думала: «Язабыла все слова, все до одного, я обещала папочке, что ни за что не заплачу,но Бен Конвей завопит ЧЕРНОМАЗАЯ, и тогда, наверное, я заплачу. Господи, изачем я во все это ввязалась? Мама была права, я слишком высоко вознеслась, и язаплачу за это… »

Зал был полон белыми пятнами лиц, напряженно уставившихся нанее. Не было ни одного свободного кресла, а в самом конце зала стояло два рядатех, кому не хватило места. Керосиновые лампы освещали зал неровным пламенем.Красные бархатные занавески были подвязаны золотыми шнурками.