В этом Себастьян имел удовольствие убедиться, так сказать, эмпирическим путем, когда первая пуля беззвучно пробила бок и вышла с противоположной стороны. На одежде немедленно растеклось огромное красное солнце. Еще одна вскользь задела локоть, а третья – пронеслась совсем рядом с головой, прошив широкое поле шляпы.

Обернувшись, ювелир даже не удивился. Ну разумеется, а кого еще он ожидал тут увидеть? Ликвидаторы, черт бы их побрал, пока не приблизились, но и не отвязались, все так же уверенно идя по следу. Впрочем, слишком близко подходить и не требовалось: преимущество в дальности всецело было на их стороне. В руках святой братии Себастьян с удивлением разглядел превосходные крупнокалиберные винтовки. С такими, наверно, хорошо ходить на нечисть Пустошей, известную своей ненормальной живучестью.

Что ж, оружие дальнего действия, как выяснилось, у преследователей таки было, так же, как и очень даже неплохие навыки стрельбы! Видимо, сведения о носящих серебряные фибулы ой как устарели!

Устало выругавшись, Себастьян в свою очередь достал револьвер. Увы, силы вновь были неравны: прицельную стрельбу он мог вести с расстояния примерно вдвое меньшего, чем ликвидаторы. И пока он не видел смысла стрелять.

До конца зоны ветряков оставалось уже не так и много, однако утешало это слабо. За ней, как рассвет после долгой ночи, забрезжили бесплодные пространства Пустошей. В этих предательских землях, увы, невозможно скрыться – он будет там как на ладони. Тем не менее нужно постараться твердо держаться выбранного курса. Если память не изменяла, спасительный лесной покров Виросы близко… непростительно близко, чтобы умереть, не добравшись до него каких-то жалких сотен метров! В западной части Ледум граничит с Лесами Виросы наиболее тесно.

Себастьян уже почти не мог бежать, из последних сил передвигая ногами. Преследователи догоняли. Желание настигнуть его оказалось столь велико, что они сократили дистанцию и подобрались вплотную к черте, за которой не были уже в безопасности.

Развернувшись, ювелир пошел спиной вперед, в мрачном сосредоточении отстреливаясь от подступающих врагов. Бушующий ветер вновь сорвал с головы верную шляпу, которую Себастьян больше не мог придерживать рукой, и рыжее пламя, взметнувшись, заслонило глаза. Ветер резал их, как ножом, сбивая прицел, и по исхудавшим за последние дни щекам потекли горячие слезы. Искусственно созданный станциями ветер был так силен, что было нестерпимо дышать, и каждый шаг давался с трудом.

Несмотря на это, один, а затем и другой ликвидаторы упали лицом в черную землю, правда, задетые только вскользь. Сам Себастьян был тяжко ранен еще дважды, прежде чем вывалился наконец за пределы пограничной территории.

Внезапно он ощутил головокружение от нахлынувших чувств. Здесь все было иначе: мягкая, влажная земля разомлела и будто ожила. Как давно он не возвращался! Как долог был путь. Он уже почти позабыл терпкий запах этих мест, ароматный коктейль цветущих диких трав, пьянящих крепче вина.

Весенние Пустоши были прекрасны.

Здешняя земля не родила ничего, совершенно ничего пригодного в пищу, но зато радовала глаз редкого путника обманчиво благостными пейзажами. Впереди, куда ни глянь, на необозримо огромных пространствах безбрежным морем разливался верещатник. Единообразные неистребимые заросли вереска нарушали иногда вкрапления кустарников, растущих отдельными группками или поодиночке. Вот шевелятся от касаний ветра желтые пуговки низкорослого, тернистого дрока, вот мерцают ярко-розовые звезды эспарцета, обильно усаженного иглами длинных шипов. Тут и там среди вьющихся ветвей вереска любопытно выглядывают невзрачные, мелкие цветки бересклета – алые, пурпурные, темно-бордовые. Стелется приземистый багульник, листья которого издают особенно резкий, почти оглушающий аромат…

В Пустошах наступила весна – щедрая, цветущая весна для всех, независимо от происхождения и социального статуса. Жаль, что не было времени вдоволь налюбоваться редкой красотой, неброской роскошью и многоцветьем диких цветов.

Себастьян вздохнул. Вернувшись сюда, он ощущал все, что с ним происходило в городах, как мимолетный надуманный сон. Реальность здесь, залитая ослепительным сиянием, была словно зримее: достовернее, объемнее, ярче. Однако ювелир не испытывал по этому поводу особых заблуждений или восторгов. Очарование Пустошей в особенности опасно своей кажущейся невинностью, ласковой приветливостью.

Абсолютно все растения этих коварных земель ядовиты. Яд крылся всюду: в воздухе, в песчаной почве, в листьях, стволах и корнях. Он вызывал видения, навязчивые мысли, паралич или глубокий сон, из которого никто не мог выйти самостоятельно. А самыми страшными плодами Пустошей были пьяные меда, вкуснее которых не встречалось на свете. Вобравшие силу дурманных растений, они обладали значительными колдовскими свойствами, но плата за эту силу была высока.

Однако, отбросив всякую осторожность, Себастьян уже дышал полной грудью, и с каждым вдохом чувствовал усталость. Терять нечего. Свой запас прочности есть у всякого, и кажется, его собственный вот-вот подойдет к концу. Измученное тело, отравленное за сегодняшний день не первым ядом, отчаянно требовало кислорода и свежей воды. Даже кровь сильфов порой нуждалась в очищении. Себастьян едва держался на ногах и давно потерял счет ранам, оставляя за собой кровавый след.

Внезапно он понял, что не успевает.

Это понимание обрушилось внезапно, как летний ливень, – невероятно жестокое откровение, в которое невыносимо поверить. Ярчайший весенний день, буйное цветение жизни вокруг… здесь попросту невозможна смерть. Нет, нет, она совершенно нелепа! Она не вписывается, не укладывается, не вмещается в эту сияющую, написанную золотыми красками картину!..

Леса Виросы всё так же отдаленно маячили на горизонте – как некий призрак, недосягаемый символ спасения. Как милостиво протянутая утопающему рука, дотянуться до которой чуть-чуть не хватало сил. Леса были его колыбелью, они могли бы его спасти.

Очередной выстрел развеял сомнения, похоронил последние глупые надежды. Пуля прошла насквозь, чудом не задев коленную чашечку, и Себастьян рухнул наземь как подкошенный. Насилу поднявшись, он едва сумел прохромать еще пару шагов, но потом снова упал, на этот раз не имея больше ни сил, ни желания продолжать борьбу.

Сердце колотилось бешено, будто надеясь за короткое время отбить положенный ему ритм, тело сотрясала лихорадка.

С трудом повернувшись на спину, Себастьян обомлел. Лицо заливала кровь, а он, как зачарованный, все смотрел и смотрел наверх, не веря своим глазам.

Никогда прежде не видел он таких облаков.

Таких живописных, таких белых облаков. Нет, белый – это не совсем то слово, чтобы отразить сверкающий неземной цвет, цвет совершенной чистоты, цвет незапятнанной крахмальной белизны… Все прочие в один миг померкли и отдалились, и только безупречные слепящие облака недвижно стояли перед глазами, вливаясь в их мутную зелень.

Мыслей не было. Даже не пытаясь подняться, Себастьян лежал на земле, кожей чувствуя ее материнское тепло, и впитывал, задыхаясь от блаженства, эту ошеломляющую