— Блин, как трудно быть патриотом среди знатоков истории! — вздохнул Фома. — Хорошо, что ребята тебя не слышат, они бы об тебя ноги повытерли б!..

— А что они в школе не учились? Всё забыли?.. — Доктор демонстративно игнорировал расстегнутые до пупа рубахи «соколов» и «орлов».

Ну, вот как объяснишь инопланетянину, что школа это последний внутриутробный период человеческого детеныша, перед тем, как понюхать настоящую жизнь? В школе учат только тем вещам, которые уже доказали свою бесполезность и никогда не пригодятся, тем и прекрасны наши школы!

— Это традиция, Док, святое!.. — Поднял Фома палец. — У нас считается, что ты неудачно провел время, если помнишь все. Россия — родина забвения! Привыкай…

Он не успел сообщить, к чему надо привыкать, как раздался новый звонкий хлопок разрыва. Толпа колыхнулась, как трава под смерчем, в разные стороны. В ней опять появились омоновцы, ища источник взрыва, кого-то уже вязали, представление продолжалось…

— Вон там капсюлями балуются! — крикнул кто-то рядом с ними, показывая ОМОНу, где искать.

— Я чего-то не понимаю… — Доктор всматривался в толпу (Мини в полуобмороке пряталась за его спиной). — Вам что делать больше нечего?

— Вся страна в едином порыве, — объяснил Фома основную парадигму России последних веков.

— Они что на самом деле ничего не знают?

— А на хрена народу знать, если он всегда прав? — удивился Фомин. — Я, например, понял, что если хочешь быть всегда правым, стань частичкой народа — толпичкой!..

Он изобразил лицом толпичку…

— Не ошибешься!

— А я понял, что плохи дела у народа, если он так активен во внешней политике.

— Какая внешняя политика, Доктор? Это наши внутривенные дела — Балканы и рядом! Мы царя и страну на этом съели! Мы такое можем, чего сами не знаем!

Мимо них пронесли гранатомет. Толпа после инцидента гомонилась выкриками. Кто узнал закамуфлированную «муху» и понял, в чем дело, уносил ноги, но таких было немного.

— Это провокация! — кричал высокий мужской голос.

Кто-то так же громко предположил, что подкинули завинченный болт с серой. Все потрясенно смеялись. Фома же почему-то думал, что взрыв организовала Вера — вот похожа она была на экстремистку!

Пронесся слух, что вот-вот появится установка «град» — то-то будет весело!

— Да вон уже! — ахнул кто-то, опять увидев «муху» в окне остановившейся рядом машины.

Толпа шарахнулась в сторону, спецназ — навстречу, завизжала горящая резина колес, началось столпотворение, завыли сирены, потом кто-то закричал, что гранатомет не выстрелил, осечка.

— Промазал, дура! — поправили его.

— Где промазал?.. По посольству?! Ты хоть выстрел-то слышал?

— Он его в газете прочитал!

Народ, отходя от испуга, шутил:

— Точно! Ворвался на сайт посольства из «мортал комбат»!

Что-то снова кричал Жириновский. Ощущение от происходящего у всех было немного тревожное, истеричное, и лучший друг Индийского океана опять выражал общее настроение. Фоме тоже захотелось заорать что-нибудь дерзкое, разрушительное, он уже набрал побольше воздуха в грудь, но тут увидел Сазоныча, мирно, как пастух, шествующего во главе небольшой процессии, что сохранила строй в данной ситуации благодаря малочисленности и запаху. Смешиваться с ними не хотел никто.

Архангельский мужик выглядел так же странно и диковато здесь, на шумной городской улице, как и у себя в кабинете: все тот же бродяжка, заблудивший в столице, все те же всклокоченные грива и борода и корявая, но забавная неуклюжесть, что появляется в городской тесноте у жителя сельских просторов.

Что могло привести чудотворца к стенам посольства, разве что желание пополнить запасы того, что вываливалось на американцев? В доказательство догадки на шее у Сазоныча болтался кусок гофрированного шланга, каким обычно откачивают избыток из канализационных колодцев. Не исключено, что целителя вызвали сами «штатники».

Процессия говноедов развернулась плакатом к посольству и что-то прокричала, но из-за шума их никто не услышал. Зато взорам присутствующих открылся призыв, что был начертан на плакате. Смысл его был загадочен и пугающ, более того, он был трансцендентен, как мировое зло, которое олицетворяли для митингующих США. То что он был написан на обоях и мог, как угодно длинно разворачиваться в пространстве, низводило всех присутствующих к общему знаменателю. И не сразу верилось — к какому!

«Пук — это холостой как! (гласила славянская, в угоду моменту, вязь). Рык — это заблудившийся пук, рвота — это заблудившийся как! Все в мире — как и пук! Не заблуждайтесь и не стреляйте вхолостую! Мы должны сами съесть свое дерьмо! Свободу пукоизъявлению Сербии!»

Такое мог написать только человек, отчаявшийся донести до людей аромат своего знания. Напор сокровенного идиотизма порождал вопросы.

— Они что с ума сошли?

— Кто эти засранцы?!

На фоне бушующей толпы, все это выглядело довольно странно, несмотря на упоминание Сербии, и вместе с тем воинственно. Но против кого и чего?.. Сазоныч уже получил пару раз своим же гофрированным шлангом, с вопросом: «Что значит, мы должны сами съесть свое дерьмо? Вы на что намекаете, пеньки вонючие?.. И что еще за пукоизъявление такое? Сербии?!»

Но похоже архангельский мужик не интересовался политическими намеками, его интересовал только «как», только будущее, в каковом счастливое человечество будет избавлено от мук голода. Сербия была приплетена в угоду моменту, это могла быть и Корея, и Иран, и Гондурас. Не в этом дело!.. Ведь достаточно один раз плотно поесть, кричал Сазоныч, отбиваясь шлангом, и ты обеспечен питанием на несколько дней…

Взрыв очередной шутихи разорвал толпу. Фомина прибило в тихую заводь, где продолжал шаманить Сазоныч. Они столкнулись. Помешательство целителя служило прекрасным фоном всему происходящему.

— Как дела? — поинтересовался Фомин на правах бывшего пациента.

Сазоныч глянул на него, и что-то вроде узнавания мелькнуло в его темных и диких глазах.

— Политика — это говно, — сокровенно поделился он с Фоминым.

— Да, — согласился тот, — для многих это единственный способ существования, как для