Москва, 1918

Ледяной ноябрьской ночью Михаил Владимирович проснулся отстука в дверь. На темной лестничной площадке стоял Федор. Он был раздет, безсвоей вечной кожанки, без фуражки, в штанах галифе и дырявом вязаном джемпере.

– Автомобиль ждет, прошу вас, быстрее, – пробормотал он,стуча зубами от холода.

– Что, опять у великого вождя приступ? – спокойно спросилМихаил Владимирович и накинул Федору на плечи старую нянину шаль, котораявалялась на столике в прихожей.

– Нет, не в Кремль, не к нему. Болен совсем другой человек.Умоляю, быстрей!

– Хорошо, не волнуйся, я сейчас оденусь. Кто и чем болен,объясни.

Огонек свечи дрожал, Михаил Владимирович прикрыл еголадонью, вместе с Федором прошел в кабинет. Из-за холода он спал одетый, емупришлось только поменять валенки на сапоги и накинуть поверх лыжной фуфайкистарую генеральскую шинель без погон. Саквояж со всем необходимым стоял устола.

– Федя, я готов. Шаль не снимай, поезжай в ней, потомвернешь.

Федор застыл в дверях, испуганно смотрел на профессора. Вполумраке глаза его странно светились.

– Да что с тобой? Ты же сам умолял быстрее ехать. Такпоехали.

– Михаил Владимирович, надо взять препарат, – чуть слышнопрошептал Федор.

– О чем ты? С ума сошел? Ты же знаешь, ничего не осталось.

– Осталось. Вы спасли после Оси еще двоих. Старуху Миллер иесаула Пищика. Ради Бога, не возражайте, я теперь все знаю. Он рассказал мне.Вы должны его спасти, мы без него пропадем.

– Да кто же он?

– Белкин Матвей Леонидович. Имя вам ничего не скажет. Но неважно. Он гарант безопасности, вашей, моей. На нем все держится. Он занимаетвысокий пост в Комиссариате финансов, вся большевистская верхушка от негозависит, он ведает их тайными банковскими вкладами за границей. Если его нестанет, они рано или поздно уничтожат вас, Таню, Андрюшу, меня.

– Так, погоди, – профессор нахмурился, – без тебя Ленинобойтись не может. Я тоже, кажется, нужен ему. Разве не он там у них самыйглавный?

– Да, он главный, однако многое происходит за его спиной,без его ведома. К тому же он не всегда вменяем, вы сами знаете. Меня могутшлепнуть в любой момент, не спрашивая его разрешения. Свердлов меня ненавидит.

– За что?

– Какая разница? Михаил Владимирович, мы теряем время. Я немогу сейчас посвящать вас во все эти тайные хитросплетения, я сам понимаюслишком мало. Просто поверьте мне на слово. Без Белкина мы погибнем в любоймомент. Давно бы уж погибли, если бы не он.

– Хорошо. Успокойся – Михаил Владимирович открыл ящикписьменного стола, достал темную склянку, положил в саквояж. – Вот. Видишь, явзял. Но, Федя, это последний, неприкосновенный запас.

Они разговаривали и двигались почти бесшумно. В квартиреникто не проснулся. Михаилу Владимировичу пришлось разбудить Таню, чтобы оназакрыла за ними. Ключ был всего один.

– Опять туда? – спросила Таня.

– Нет. В «Метрополь», – ответил Федор.

– Почему вы раздетый? Простынете. – Она зевнула и провеларукой по его мокрым волосам. – Скоро папу привезете назад?

– Не знаю. Может быть, утром. – Федор поймал ее руку ибыстро поцеловал в ладонь.

Она сонно улыбнулась, поцеловала его в щеку.

На улице был дождь со снегом. Незнакомый водитель в кожаномтеплом шлеме рванул вперед так резко, что автомобиль подпрыгнул. МихаилВладимирович едва не прикусил язык.

– Он давно страдал гипертонией, в последнее время побаливалипочки, – быстро, нервно шептал Федор. – Я с самого начала подозревал, чтогипертония – следствие хронического гломерулонефрита. От анализов и серьезногообследования он отказывался.

– Все они почему-то отказываются, – проворчал МихаилВладимирович. – Сколько ему лет?

– Пятьдесят восемь.

– Что с ним сейчас?

– Гипертонический криз. Давление мне удалось снизитьнемного, криз миновал, но острая почечная недостаточность может вызвать кому.

– В таком случае почему мы едем в «Метрополь», а не вбольницу? Ты должен был отвезти его в Солдатенковскую, а потом уж мчаться замной.

– Он не желает ехать в больницу, он верит только в препарат.

– У него помутнение рассудка? Делирий?

– Он в полном сознании. Но надежды действительно нет. Почкиатрофированы, обе. Он умирает.

– Почему он мне покровительствует? Из-за препарата?

– Да. Но не только. Для него важно сохранить вас какученого, как врача. Там, среди большевистской верхушки, здравомыслящих людеймало. Они ошалели от власти и от страха в любой момент ее потерять. Все онистрадают манией величия. Понимать и ценить чужой талант никто из них не может.Каждый сам себе гений. Особая форма аутизма. Каждый сконцентрирован на себе.Если не станет Белкина, ни за что ручаться нельзя. Поверьте, это не слова. Язнаю, что говорю.

Автомобиль остановился у подъезда. В фойе их встретилвысокий, сутулый юноша в гимнастерке, бритый наголо, с бледно-голубыми глазамии тонким поэтическим лицом.

– Совсем плохо, – сказал он, – судороги, дыхание ужасное.

В коридоре на третьем этаже у двери номера дремали стоя двачекиста. Заслышав шаги, оба встрепенулись и схватились за свои маузеры, но тутже извинились, вежливо поздоровались.

В просторном двухкомнатном номере было удивительно чисто. Надиване в гостиной, накрывшись кожаным пальто, спала стриженая темноволосаябарышня.

– Это Зина. Дочь его, – представил ее Агапкин, – вчераприехала из Швейцарии.

Зина поднялась, потерла глаза.

– Слава Богу. Здравствуйте, Михаил Владимирович. Я заснула,простите, вторые сутки на ногах. Знаете, он так сильно икает и все времяподергивается.

На широкой гостиничной кровати высилась груда одеял, и заними не сразу можно было разглядеть небольшую лысую голову на подушке, нотяжелое, с хрипами дыхание звучало на всю комнату. Когда вошли, больнойдернулся и открыл глаза.

Лицо его было отечным, бледно-желтым. Михаил Владимировичсел на край кровати, приложил руку ко лбу. Кожа сухая. Лоб холодный,температура понижена. Пульс частый и слабый. Вздутый тугой живот.