— Сеньор Валера? — позвал я. — Это Мартин.

Не дождавшись отклика, я ступил в коридор, отвечая на призывпечальной музыки. Я прошел мимо картин и ниш, в глубине которых скрывалисьфигуры мадонн и святых. Коридор представлял собой анфиладу арок, завешенныхгардинами. Я миновал один занавес за другим, пока не достиг конца коридора,завершавшегося большим залом, погруженным в темноту. Зал имел прямоугольнуюформу, и все стены его от пола до потолка занимали книжные стеллажи. В глубиненаходилась массивная дверь. За приоткрытой створкой угадывался полумрак,мерцающий и насыщенный оранжевыми тонами от пылающего камина.

— Валера? — снова позвал я, повышая голос.

В полуоткрытой двери в ореоле света, распространявшемся откамина, появился силуэт. На меня с подозрением уставились два сверкающих глаза.Собака, похожая на немецкую овчарку, только с белой шерстью, медленно подошлако мне. Я замер, украдкой расстегивая пальто, чтобы дотянуться до револьвера.Пес остановился у моих ног, посмотрел на меня и заскулил. Я погладил его поголове, и он лизнул мои пальцы. Потом он развернулся и засеменил обратно кдвери, за которой подрагивало зарево камина. Собака остановилась в проеме иопять посмотрела на меня. Я пошел следом.

За дверью я увидел библиотеку, где преобладающей детальюинтерьера являлся огромный камин. Комнату освещало только пламя камина, и настенах и потолке плясали длинные тени. В середине комнаты на столе стоялграммофон, из которого звучала грустная музыка. У камина, спинкой к двери,покоилось широкое кожаное кресло. Собака приблизилась к креслу и сноваповернула ко мне голову. Я подался вперед и увидел руку, лежавшую наподлокотнике, державшую сигару. От тлевшего кончика сигары к потолку плавноподнимались перья голубоватого дыма.

— Валера? Это Мартин. Дверь была открыта…

Собака растянулась у кресла, по-прежнему пристально глядя наменя. Я сделал несколько шагов к камину и обошел кресло. Адвокат Валера сидел уогня с открытыми глазами и легкой улыбкой на губах. Он был одет в костюм-тройкуи одной рукой придерживал на коленях тетрадь в кожаном переплете. Я всталнапротив и заглянул ему в глаза. Его веки не вздрогнули. И вдруг я заметилкрасную слезу, кровавую слезу, медленно катившуюся у него по щеке. Я опустилсяперед ним на колени и взял у него тетрадь. Собака бросила на меня отчаянныйвзгляд. Я приласкал ее.

— Простите, — прошептал я.

Тетрадь была исписана от руки. Она представляла собой нечтовроде приходно-расходной книги. Каждая новая запись была отделена от предыдущейкороткой чертой и предварялась датой. Валера открыл тетрадь посередине. Перваядата в начале открытой страницы свидетельствовала, что запись сделана 23 ноября1904 года.

Уведомление о выплате (356-а/23-11-04). 7500 песет за счетфонда Д. М. Направлены с Марселем (лично) по адресу, указанному Д. М. Пассаж застарым кладбищем — скульптурная мастерская «Санабре и сыновья».

Я прочитал запись несколько раз, пытаясь уловить хотькакой-то смысл. Я помнил тот пассаж с давних пор, когда еще работал в «Голосеиндустрии». Это был жалкий переулок, погребенный за стенами кладбищаПуэбло-Нуэво, где приткнулись мастерские, изготавливавшие надгробные плиты ипамятники. За кладбищем он сходил на нет, превращаясь в одну из грязных канав,пересекавших пляж Багатель и квартал бараков, тянувшийся до самого моря, —Соморростро. По какой-то причине Марласка распорядился выплатить приличнуюсумму одной из таких мастерских. На странице, помеченной упомянутой датой, имеласьеще вторая запись, касавшаяся фонда Марласки. Речь шла о первых выплатах Хако иИрене Сабино.

Банковский перевод из средств фонда Д. М. на счетИспано-колониального банка (отделение на улице Фернандо) № 008965-2564-1.Получатели Хуан Корбера — Мария-Антония Санауха. 1-я месячная выплата в размере7000 песет. Установить график выплат.

Я продолжал листать тетрадь. Большинство записей касалисьрасходов и небольших операций, связанных с деятельностью конторы. Мне пришлосьпросмотреть несколько страниц, заполненных загадочными памятными заметками,прежде чем я нашел следующую запись, где упоминался Марласка. И снова былазафиксирована передача наличных денег через какого-то Марселя, возможно, одногоиз клерков конторы.

Уведомление о выплате (379-а/29-12-04), 15 000 песет за счетфонда Д. М. Переданы с Марселем. Пляж Багатель, вровень с береговой линией, 9часов. Особа, с которой необходимо встретиться, должна подтвердить своюличность.

«Ведьма из Соморростро», — подумал я. После смертиДиего Марласка распределил значительную денежную массу через своего партнера. Иэтот факт противоречил подозрениям Сальвадора, будто бы Хако сбежал с деньгами.Марласка лично назначил выплаты и оставил деньги в фонде под опекой адвокатскойконторы. Две записи о произведенных платежах наводили на мысль, что незадолгодо гибели Марласка имел деловые отношения с мастерской надгробных памятников икакой-то темной личностью из Соморростро, и эти отношения вылились вперемещение крупных денежных сумм из одних рук в другие. Я закрыл тетрадь,пребывая в еще большей растерянности, чем прежде.

Я собирался уходить, но, повернув голову, заметил, что однаиз стен, затянутых бордовым бархатом, увешана фотографиями в элегантных рамках.Я подошел к ним ближе и узнал волевое запоминающееся лицо патриарха Валеры, чейпортрет маслом до сих пор господствовал в кабинете сына. Адвокат присутствовалпочти на всех фотографиях в компании с выдающимися деятелями и патрициямигорода. По-видимому, снимки были сделаны на каких-то светских раутах и общественныхмероприятиях. Стоило просмотреть с десяток фотографий и оценить должным образомстатус лиц, позировавших со старым стряпчим, чтобы прийти к выводу, чтоадвокатская контора «Валера, Марласка и Сентис» играла ключевую роль вуправлении городом. На некоторых фотографиях мелькал сын Валеры, на много летмоложе, чем теперь, однако безошибочно узнаваемый. Он всегда держался на второмплане, почти незаметный в тени патриарха.

Я почувствовал это раньше, чем увидел. На фотографии былиизображены отец и сын Валера. Они стояли на тротуаре у дома номер 442 побульвару Диагональ, на верхнем этаже которого располагалась контора. С нимивместе камера запечатлела высокого, видного мужчину. Его лицо можно былозаметить и на многих других фотографиях коллекции. Обычно он появлялся наснимках рука об руку со старшим Валерой. Диего Марласка. Я впился взглядом вхудощавое строгое лицо, тревожные глаза, взиравшие на меня с моментальнойфотографии двадцатипятилетней давности. Как и патрон, он не постарел ни на одиндень. Я с горечью улыбнулся, осознав всю глубину своей наивности. Это лицо язнал, однако запомнил его не по фотографии, любезно предоставленной моим добрымдругом, почтенным отставным полицейским.

Человек, известный мне как Рикардо Сальвадор, оказался некем иным, как Диего Марлаской.

15

Лестницу окутывала темнота, когда я покидал фамильный дворецрода Валера. Я ощупью пересек вестибюль и открыл дверь. Свет от уличных фонарейначертил по полу голубоватую прямоугольную дорожку, в конце которой я наткнулсяна взгляд швейцара. Я быстрым шагом пошел прочь от дома, направляясь к улицеТрафальгар, где находилась остановка ночного трамвая. Он доезжал до вороткладбища Пуэбло-Нуэво, и на этот самый трамвай мы много раз садились вместе сотцом, когда я отправлялся с ним на ночное дежурство в «Голос индустрии». Ввагоне почти не было пассажиров, и я сел вперед. Приближаясь к Пуэбло-Нуэво,трамвай углублялся все дальше в переплетение улиц, залитых большими,исходившими паром лужами. Городское освещение еле теплилось, и огни трамваяразрежали темноту, скользя по стенам домов и мостовой, как факел высвечиваетрельеф тоннеля. Наконец показались ворота кладбища. Очертания крестов ипамятников выступали на фоне бескрайней панорамы фабричных комплексов и труб,наполнявших небосвод черно-красным сиянием. Стая голодных псов кружила уподножия больших фигур ангелов, охранявших вход. На миг животные замерли влучах фар трамвая. Их глаза засветились, словно у шакалов, а затем собакибросились врассыпную, скрывшись во мрак.