— Я думал, вы бросите меня на съедение львам, —обронил я.

— Сядьте.

Я послушался. Если бы не взгляды Маркоса и Кастело, которымиони наградили меня на прощание, железная дверь и решетки на окнах, никто бы незаподозрил, что мои дела плохи. Окончательно меня в этом убедили термос сгорячим кофе, пачка папирос, положенная Грандесом на стол, но главное — егоспокойная и обходительная улыбка. Чересчур уверенная. Инспектор был настроенвесьма серьезно.

Он уселся напротив меня и открыл папку, из которой вынулпачку фотографий, и стал неторопливо раскладывать их на столе, одну за другой.На первом снимке я увидел мертвого адвоката Валеру в кресле у камина. Рядом сним легла фотография трупа вдовы Марласки, вернее, того, что от него осталосьвскоре после извлечения со дна бассейна в доме на шоссе Вальвидрера. Третийснимок представлял человечка с изуродованным горлом, походившего на ДамианаРоуреса. С четвертой фотографии на меня смотрела Кристина Сагниер, и ясообразил, что она сделана в день свадьбы Кристины с Педро Видалем. Двепоследние фотографии являлись студийными портретами моих прежних издателей,Барридо и Эскобильяса. Аккуратно выровняв в ряд шесть фотографий, Грандесустремил на меня непроницаемый взгляд и выдержал минутную паузу, наблюдая зареакцией на фотографии или отсутствием таковой. Затем с беспредельнойбережливостью он отмерил две чашки кофе и одну подтолкнул ко мне.

— Прежде всего мне хочется дать вам возможностьрассказать мне все, Мартин. В удобной вам форме и без спешки, — сказал оннаконец.

— Это не поможет, — ответил я. — И ничего неизменит.

— Вы предпочитаете, чтобы мы устроили вам очную ставкус другими возможными подозреваемыми? Вашей помощницей, например? Как ее зовут?Исабелла?

— Оставьте ее в покое. Она ничего не знает.

— Так убедите меня.

Я бросил взгляд на дверь.

— Из этой комнаты только один выход, Мартин, —сказал инспектор, показывая мне ключ.

Я вновь ощутил тяжесть револьвера в кармане пальто.

— С чего мне начать?

— Вы писатель. Я прошу только говорить мне правду.

— Я не знаю, в чем она состоит.

— Правда — это то, что причиняет боль.

На протяжении более двух часов Виктор Грандес ни разу не раскрылрта. Он слушал внимательно, кивал в подходящий момент и время от времени делалпометки в блокноте. Сначала я смотрел на него, но вскоре начисто забыл о егоприсутствии. Как выяснилось, я рассказывал историю самому себе. Словавозвратили меня в прошлое, казалось, давно канувшее в небытие, к той ночи,когда у дверей редакции газеты убили отца. Я вспоминал время, проведенное вгазете «Голос индустрии», годы, когда я выживал, сочиняя по ночам рассказы, ипервое письмо, полученное от Андреаса Корелли, сулившее большие надежды. Яописал первую встречу с патроном у водосборника и дни, когда все моиперспективы сводились к неминуемой скорой смерти. Я поведал ему о Кристине иВидале, и о романе, финал которого мог бы предвидеть всякий, кроме меня. Ярассказал о двух написанных мною книгах, из которых одна вышла под моимсобственным именем, а другая под именем Видаля, об утрате жалких надежд и овечере, когда у меня на глазах мать выбросила в урну единственное, что я создалхорошего в жизни. Я не пытался разжалобить инспектора и не надеялся на егопонимание. Я всего лишь пытался нарисовать воображаемую карту событий, которыепривели меня в итоге в эту комнату и к ощущению абсолютной опустошенности. Явернулся в особняк напротив парка Гуэль, к той ночи, когда патрон сделал мнепредложение, от которого я не смог отказаться. Я сообщил, как зародились у меняпервые подозрения и что удалось раскопать из истории дома с башней. Я рассказало странной смерти Диего Марласки и той паутине обмана, которой меня опутали совсех сторон. Вернее, я запутался в ней сам в угоду своему тщеславию, алчности ижеланию жить любой ценой. Жить, чтобы рассказать эту историю.

Я не упустил ничего. Ничего, кроме самого важного, о чем яне осмелился напоминать даже самому себе. В моем повествовании я вернулся всанаторий «Вилла Сан-Антонио» за Кристиной, но нашел только цепочку следов,терявшихся в снегу. Может быть, если повторять это снова и снова, я тоже вконце концов поверю, что именно так все и произошло. Моя повесть заканчиваласьнынешним утром, когда я обнаружил, вернувшись из квартала бараков Соморростро,что, по мнению Диего Марласки, в портретной галерее, выложенной инспектором настоле, не хватает моего изображения.

Закончив рассказ, я надолго замолчал. Я в жизни нечувствовал себя таким усталым. Мне хотелось лечь спать и больше не просыпаться.Грандес смотрел на меня, сидя у противоположного края стола. Мне показалось,что он смущен, опечален, разозлен и, главное, растерян.

— Скажите что-нибудь, — попросил я.

Грандес вздохнул. Он встал со стула, с которого не тронулсяза все время, пока я говорил, и подошел к окну, повернувшись ко мне спиной. Япредставил, как достаю револьвер из кармана пальто, стреляю ему в затылок,забираю у него ключи и выхожу из этой комнаты. Через минуту я мог бы очутитьсяна улице.

— Мы ведем сейчас беседу не без причины. Вчера изотделения жандармерии Пуигсерды пришла телеграмма, где сказано, что КристинаСагниер исчезла из санатория «Вилла Сан-Антонио» и вы — основной подозреваемый.Главный врач санатория утверждает, будто вы изъявляли желание увезти ее, а онотказал в выписке. Я сообщаю вам это для того, чтобы вы хорошо понимали, почемумы сидим тут, в светлой комнате, с горячим кофе и папиросами, и ведемзадушевные разговоры. А находимся мы тут потому, что пропала жена одного изсамых богатых людей Барселоны и только вам известно, где она. Мы находимсяздесь потому, что отец вашего друга Педро Видаля, один из самых влиятельныхотцов города, проявляет к делу заметный интерес. Он как будто ваш старыйзнакомый, и он обратился с любезной просьбой к моему начальству, чтобы прежде,чем заняться вами, мы получили у вас нужную информацию, отложив все остальноена потом. Если бы не это обстоятельство и не мое настойчивое желание попытатьсяпрояснить вопрос своими методами, в данный момент вы бы содержались в тюрьме вКампо-де-ла-Бота и разговаривали не со мной, а непосредственно с Маркосом иКастело. А они, к вашему сведению, убеждены, что любой разговор, если вам дляначала не переломали ноги молотком, будет пустой потерей времени и поставит подугрозу жизнь сеньоры Видаль. И к этому мнению начинают склоняться также и моиначальники, которые считают, что я слишком вам потакаю ввиду наших дружескихотношений.

Грандес повернулся и посмотрел на меня, с трудом сдерживаягнев.

— Вы меня не слушали, — промолвил я. — Вы неуслышали ни слова из того, что я сказал.

— Я слушал вас очень внимательно, Мартин. Я выслушал,как вы, умирающий и отчаявшийся, заключили договор с парижским издателем.Фигурой в высшей степени таинственной, поскольку о нем никто не слышал и никтоего не видел. Вы взялись, по вашим словам, придумать новую религию в обмен насто тысяч французских франков, а в результате выяснилось, что вы угодили в сетигрязного заговора. Творцами этого заговора являются адвокат, симулировавшийсобственную смерть двадцать пять лет назад, а также его любовница, опустившаясяпевичка. И они осуществили свой хитроумный план только для того, чтобы обманутьсудьбу, которая стала теперь вашей. Я выслушал, как эта самая судьба толкнулавас в капкан проклятого дома, жертвой которого уже стал ваш предшественник,Диего Марласка. И как вы обнаружили доказательства, что кто-то охотится завами, следит за каждым шагом, убивая всех, кто может открыть тайну человека,судя по вашим словам, такого же безумного, как вы сами. Человека, ушедшего втень, который выдает себя за бывшего полицейского, чтобы скрыть тот факт, чтоон жив. Он и совершил ряд преступлений с помощью любовницы, которая также сталавиновницей смерти сеньора Семпере по причине настолько непонятной, что даже выне в состоянии объяснить ее.