— Только не надо указывать мне, с кем я должен водить дружбу! Я не собираюсь советоваться с тобой, кого можно приглашать в собственный дом, — заявил он и как бы мимоходом ударил меня по щеке. — Какое тебе дело до того, кто ко мне приходит!

— Да, ты прав, — ответила я, не обращая внимания на боль, потому что еще сильнее саднило сердце. — Таскайся с кем хочешь, но мне не нравится эта компания, дай мне отсюда выехать, пока еще есть время.

— Я уже говорил тебе, что твое место при мне и детях, — сказал Ахмед со злой усмешкой. — Выдержав небольшую паузу — видимо, ему в голову пришла новая мысль, — он добавил: — Если хочешь, выезжай, но девочки останутся здесь.

— А кто ими будет заниматься, ведь твоя мать со дня на день тоже выезжает?

— Это уже не твое дело. Если оставишь их, то ты сука, а не мать, и тогда тебя не касается, что с ними будет.

— Надо же, — цежу я сквозь зубы, — чтобы один человек испортил жизнь стольким людям. — Сейчас я готова в лицо высказать ему все то, что столько лет душила в себе. — Какой же ты злой! Только и способен на то, чтобы говорить в мой адрес какие-нибудь мерзости! Или лелеять какую бы то ни было идиотскую мысль, втемяшившуюся в твою пустую башку! Аллах воздаст тебе по заслугам, потому что ты говно и гад.

Последовавший за этим удар был такой силы, что я полетела через всю комнату и остановилась только у противоположной стены, ударившись в нее плечом и головой. Я почувствовала вкус крови на губах и ужасную боль в руке. Ахмед подскочил ко мне и изо всей силы ударил меня ногой в живот, а потом — в плечи. Я схватила его ногу, впившись в нее ногтями, а потом изо всех сил укусила в лодыжку. Если бы не мое безнадежное положение, ситуация казалась бы смешной, как в плохой комедии. Но это была борьба за жизнь, мою и моих дочек. Ахмед отстал от меня и похромал в центр комнаты.

— Ты живодер! — выкрикиваю я, готовясь к очередной атаке. — Ты подлый, лживый ублюдок! — Я с трудом дышу от напряжения и жгучей боли, но все-таки продолжаю говорить: — Годами каждую ночь насиловал свою сестру, которую так пылко любишь, довел ее до тяжелой болезни. Разрушил карьеру Малике, а мать лишил дома. И ты смеешь кого-то обзывать! Ты подонок! Ты такой же, как и те страшные убийцы, ты такой же сумасшедший, как и они, отъе…сь от меня и всей моей семьи.

Ахмед, видя огонь и ненависть, которые охватили меня, пренебрежительно машет рукой и с издевкой на лице удаляется в зал, который он переделал в притон для своих сумасшедших приятелей.

— Самирка, ты дома у мамы? — я шепчу в телефонную трубку, ища утешения у кого-нибудь близкого.

— Да, пакуемся.

— Как, ты тоже? — удивляюсь я. — Я думала, что ты уезжаешь со своим парнем в Канаду лишь на какое-то время. Ведь вы можете там пожениться.

— Ничего не выйдет. Никакого замужества не будет.

В телефонной трубке воцаряется тишина. Знаю, что в таких ситуациях не принято расспрашивать.

— Снова все ухудшилось, — грустно говорит она. — Ничего не поделаешь.

— Что, Самирка, что?..

— Свищ, врачи так ничего и не смогли сделать. Я гнию, дерьмо выливается из меня, и это не только снаружи, каждую ночь начинает перетекать внутрь.

— Но ведь медицинские процедуры не могут нарушить ваши планы, вы так любите друг друга…

— Знаешь ли ты, девушка, что такое свищ?! — кричит она срывающимся голосом. — Имеешь хотя бы элементарное представление?!

— Нет, — отвечаю я коротко. — Что-то вроде операции.

— Wallahi, — вздыхает она, призывая Аллаха. — Я уже сейчас воняю дерьмом, а что будет потом? Какой молодой мужчина захочет связаться с женщиной, которая сохнет и смердит, как клоака. Или ты думаешь, что он сможет до меня дотронуться и поцеловать?

— Но если тебе удалят свищ, тебе ведь станет лучше, правда? — стараюсь ее утешить.

— Да, конечно, — отвечает она с иронией в голосе. — До этого дерьмо было в жопе, а теперь будет в мешочке и кармашке. То есть в тысячу раз лучше… — Она ехидно хихикает. — Но смрад такой же, если не больше. Так что я еду в Штаты, Махмуд уже нашел клинику, которая специализируется на искусственной прямой кишке, а потом присоединюсь к сестрам и маме в Гане. Это, пожалуй, самое восхитительное место на земле. — Она взрывается истерическим смехом и кладет трубку.

Сижу у окна и ударяю себя по лбу молчащей трубкой телефона. Кому еще можно позвонить, кто захочет помочь измученной женщине с двумя маленькими детьми, кто будет с ней разговаривать? Я безнадежно одинока. Смотрю на покинутый дом свекрови на другой стороне узкой улицы, на увядшие листья, кружащиеся в сером от пыли воздухе. Уже чувствуется приближение зимы. Я крепко прижимаю ничего не понимающую Дарью, которая сладко чмокает, прижавшись ротиком к моей груди и прикрыв от удовольствия глазки. Я целую ее маленькую, покрытую нежным пушком головку. Сердце мое сжимается от боли, а глаза наполняются слезами. Марыся, старшая дочечка, тихо входит в комнату и приникает к моим плечам. Какая же она стала спокойная и грустная! Наверняка чувствует, что в нашей семье происходит что-то плохое. Не знает, но и не спрашивает, почему ее друзья, дети тети Мириам, так неожиданно уехали к отцу в Америку. Не понимает, почему любимая бабушка и тетя растворились в тумане. Пару раз спросила только, может ли пойти ее проведать, а когда услышала «нет», то еще больше замкнулась в себе. Не задала типичного детского вопроса «почему?», хотя в этой ситуации он напрашивался сам собой. Но Марыся молчит и только смотрит исподлобья на окружающий ее печальный мир.

Отца она вообще почти не видит, временами только слышит, как он кричит и методично бьет мать. Девочка пошла учиться в арабскую школу, но так и не освоилась там. Однажды утром сказала, что больше туда не пойдет и чтобы ее даже не просили об этом. Так уж получилось, что мне тоже хочется держать ее при себе.

— Бася, это Дот… — В конце концов я не выдержала и решилась на звонок, который еще в состоянии была сделать.

— М-м-м, — слышу в ответ и узнаю голос бывшей подруги.

— Уже никого не осталось, Басюня, ты моя единственная надежда, — говорю я умоляющим голосом. — Друзья должны прощать друг друга. Извини, что так долго не давала о себе знать, знаешь, застряла в деревне, проблемы семейки, горы пеленок. — Я стараюсь придать своей речи веселый тон, хотя мне не до смеха.

— При счастье бранятся, при беде мирятся, — слышу я голос Барбары после долгой паузы. — Мы все знаем и только удивляемся, что ты, черт возьми, здесь еще делаешь? — выкрикивает она.

— Как это знаете? Что знаете? Неужели наша история была на первых страницах местных газет?

— В Триполи, несмотря на то что он кажется маленькой деревушкой, можно услышать разные сплетни, особенно осведомлены те, кто работает в таких отраслях, как мой старик. Если Малика, бывший посол, всеобщая любимица, уезжает со дня на день к черту на кулички, то даже несведущие люди сообразят, что что-то тут не так. А если уж она забирает своих ближайших родственников, а остальных рассылает по всему свету, то это заставляет задуматься.